я несу такие чинно-благообразные глупости?»
— Но ведь без меня было бы лучше? Да, лорд Медео? Если бы Аккалабатом управлял лорд Кори или старый Дар-Фалько? Они, наверное, понимают все про эти опасные… бомбы, да?
Сам не зная, зачем он это делает, Медео запускает руку в складки своего орада. Там, в одном из глубоких карманов, где другие дары носят фляги с вином, шелковые удавки, пергаментные свитки, а его брат Кори — государственную печать, у него… Королева расширенными глазами смотрит, как младший лорд Дар-Эсиль вынимает из-под орада деревянную трубочку с вырезанными в ней дырками и подносит ее к губам. Музыка пробивается сначала нерешительно, словно опасаясь звучать среди этих пятисотлетних занавесей и гобеленов, потом смелей и льется уже свободно — от подножия трона, из-под заплесневевшего балдахина к потолку, на котором обвивают друг друга хвостами лошади, змеи и волки, прочь из арочных окон, в сад — под кроны темнолистных чалов Хангафагона.
В другое время Ее Величество не преминула бы добавить музыку к списку прегрешений Медео Дар- Эсиля: дарам Аккалабата не пристало заниматься этим низменным ремеслом — оно для низкорожденных итано, и даже не каждый тейо осмелится поднести к губам фиорету, на которой играет сейчас Медео, или дотронуться до струн тарета, инструмента, позволяющего извлекать смычком и руками разнообразные по высоте и силе звука аккорды.
Музыка была изобретена демоном Чахи однажды, чтобы одурманить святую Лулуллу и заставить ее пребывать в оцепенении до скончания веков, забыв о своем народе и государстве. Но шум лесного ветра и крики болотных лягушек разбудили прекрасную королеву, и повелела она отобрать у демона Чахи и его приспешников музыкальные инструменты.
Однако так как ничего из созданного на земле не велела уничтожать первая властительница Аккалабата, завещав своим потомкам верить в целесообразность всего сущего, то не приказала она уничтожить инструменты, а дозволила пользоваться ими лишь тем, кто живет ближе всех к лесам и болотам, — простым итано. Благородным же дарам, отгородившимся от звуков природы каменными стенами своих замков, запрещено было извлекать музыкальные звуки, ибо, не слыша истинный голос земли, не знают они предела соблазнам и будут неспособны остановиться, если демон Чахи захочет ввести их в заблуждение и усыпить их преданность королеве.
Поэтому с давних пор играют на фиоретах и таретах на дворцовых праздненствах, так же как и на деревенских ярмарках, итано и некоторые тейо, а благородные дары, хотя и платят за их труд и с удовольствием танцуют под эту музыку, относятся к музыкантам с опаской и подозрением и лишний раз не позволяют им заночевать под своим кровом. Не говоря уже о том, чтобы самим подуть в фиорету. Такую, из которой извлекает сейчас печальную, но не ранящую, а исцеляющую душу мелодию самый непокорный из подданных Ее Королевского Величества.
Продолжая играть, Медео уселся на ступеньки рядом с плачущей королевой. Он никогда не находился к ней так близко и никогда не имел столько времени, чтобы ее разглядеть. Темные, чуть вьющиеся волосы, нос с легкой горбинкой, большие, широко посаженные глаза под едва заметными линиями бровей… черные с янтарным ободком по краям. Глаза как у Эрлы, глаза Дар-Пассеров. Но главное — этот взгляд, виноватый и чуть растерянный. Взгляд не уверенной в себе женщины, по слову которой вершится жизнь и смерть даров Аккалабата, а запуганной, одинокой девочки, которая так хотела справиться, так хотела быть решительной и непоколебимой. Она не взошла на трон, ее просто туда загнали.
Недолго думая, Медео откладывает фиорету, протягивает руку… его пальцы скользят по щеке, пощипывают мочку уха, он притягивает королеву к себе за подбородок, бережно целует в заплаканные глаза, в переносицу… всюду, куда попадают губы. Слезы почему-то кажутся сладкими, а не солеными. Поистине королевские слезы. Внезапно он соображает, что сейчас делает, и перестает дышать. Публичное четвертование на площади. Дыба. Показательное сожжение с вытягиванием внутренностей через нос. Ему рисуются картины одна страшнее другой. Дар Аккалабата, посмевший дотронуться до королевы.
До королевы, которая сейчас тоже не дышит, боясь спугнуть, не веря в эту нежность, исходящую от того, чье невозмутимое презрение к любым законам и правилам всегда заставляло ее сходить с ума от гнева, выдумывать с вожделением новые и новые кары, которые могли бы обрушиться на голову вечного возмутителя спокойствия и ниспровергателя всех традиций — Медео Дар-Эсиля.
— Вот как, — равнодушно произносит Кори.
Если бы он сейчас вытащил меч и разрубил пополам кресло или дубовый подоконник, Медео была бы понятна его реакция. На худой конец, мог бы и по морде перчаткой врезать. Зажав в ней для верности тяжелую лорд-канцлерскую печать. Но Кори просто говорит: «Вот как», — и продолжает подрезать ногти на левой руке кинжалом.
— Кори, ты не услышал меня? Я переспал с королевой.
— Молодец.
— Кори? — Медео не трус, но ему становится страшно.
— Угу, — Кори, повернувшись к свету, рассматривает свою левую руку, подравнивает ноготь на среднем пальце, удовлетворенно кивает.
— Ты так спокойно к этому относишься?
— А как мне к этому относиться? Мой младший брат приходит и сообщает мне, что переспал с королевой. Делает он это в самом центре Дар-Аккала — дворца, где даже стены имеют уши. Конечно, я совершенно спокоен. Нас казнят через два, самое большее — через три дня на рассвете, и знаешь что?
— Что?
— Я вот думаю: может, мне тоже за это время удастся с кем-нибудь переспать? Просто чтобы иметь представление, как это делается. А то на меня уже косо смотрят. Трудно, понимаешь ли, вечно делать вид, что у тебя кто-то есть и ты это успешно скрываешь.
— А у тебя… никого нет? — такое Медео никогда не приходило в голову. У Кори никого нет? Экзальтация, вызванная проведенной в королевской опочивальне ночью, испаряется. — А кто тебя чешет во время альцедо?
— Никто. То есть кто придется. Последний раз Хьелль меня вычесал. Тейо Тургун уже старый.
Пол плывет у Медео под ногами.
— Почему ты не пойдешь к королеве?
— Чтобы с ней переспать? Не думал, что это так просто, — сумрачная морщинка пролегает на лбу Кори.
— Попроси у нее, пусть выдаст тебе деле королевской крови. Их там полно за ширмами. Красивые.
— Откуда ты знаешь?
— Я заглядывал в детстве… — извиняющимся голосом сообщает Медео. — Еще вместе с Эрлом.
— Медео, чтобы тебе было известно… Вдруг казнят одного меня, а тебя, наоборот, сделают первым министром. Лорд-канцлеру не полагается самому просить себе деле королевской крови. Это делается по высочайшему соизволению властительницы Аккалабата. Когда она соизволит. Но наша, точнее, твоя королева редко что соизволяет. И слава Лулулле. Меньше путается под ногами.
Кори поворачивается спиной, всем видом давая понять, что разговор окончен.
— Хочешь, я попрошу ее? — спрашивает Медео эту неумолимую и в то же время очень усталую спину. В ту же секунду железные пальцы смыкаются у него на шее, а ноги отрываются от земли.
— Не. Взду-май, — отчетливо артикулирует Кори. — Если она попытается меня женить, я откажусь, имей в виду.
Медео жалобно скашивает глаза и делает попытку повести крыльями. Бесполезно. Он распластан по