— У них все в порядке. И будет в порядке, я в этом уверена. О своем секторе беспокойся, ладно?
Она протягивает руку и треплет Сида по плечу. Он немеет от неожиданности и необычности ощущения, игольчатые ресницы опускаются в исходное положение, на щеках появляется намек на румянец. Хьелль делает страшные глаза:
— На твоей белой коже останутся ожоги, лорд-канцлер. Тебя трогает женщина, — произносит он загробным тоном.
— Ладно, ну вас, — машет рукой Сид. — Мое дело предупредить. А там как знаете… Попросишь политического убежища — предоставлю.
Он подносит пальцы к черно-красному тумблеру, делает в воздухе «щелк» и, картинно покачивая мечами на бедрах, идет к двери.
— Хьелль, прощайтесь. У вас пять минут. Когната под нами, — объявляет на прощание лорд Дар- Эсиль голосом победителя. В последнем взгляде, который он бросает Лисс через плечо, склонив по-птичьи голову, неприкрытое торжество. И в то же время — сочувствие?
— Я никогда вас не пойму, — говорит Лисс то ли Хьеллю, то ли Тону, когда лорд Дар-Эсиль освобождает от себя помещение. — Он что, правда, предлагал мне сейчас…
— Нет, разумеется. Но не могли же мы у тебя прямо спросить, обеспечишь ли ты ему безопасность до прилета? И после.
— Почему не могли? — недоумевает Лисс.
— Ну, это как-то… ненормально, что ли… Так взять и прямо показать, что нас это интересует. И ты бы должна была или соврать, или напрямую ответить, что думаешь. А мы бы все равно не знали, верить тебе или нет…
— А теперь знаете?
— Похоже, да.
— Вы шею себе сломаете на этих словесных играх. Твой лорд-канцлер в первую очередь, — в сердцах говорит Лисс.
— Ты понимаешь, что мы больше не увидимся? — спрашивает Дар-Халем вместо ответа. — По крайней мере, в этом качестве.
— Хьелль, ты действительно хочешь сделать глупость?
— А у нас есть варианты?
— Закрой за собой дверь с той стороны.
— Это вместо прощания?
— Убирайся к черту. Хьелль, пожалуйста…
Лисс позволяет лорду Дар-Халему крепко прижать себя к груди, но не поворачивается, пока он не скрывается за слайд-дверью. Тогда она наклоняется над лежащим под прозрачным экраном человеком, жизнь которого поддерживают сейчас два металлических ящичка по бокам от кровати, и грозно шепчет:
— Теперь ты… ты не вздумай сдохнуть, Христом богом тебя прошу, не вздумай сдохнуть… хоть ты… пожалуйста.
— Ты можешь говорить? — голос в коммуникаторе хриплый, наверное, от расстояния.
— Да, Тон, с тобой — в любое время.
— Я комиссовался, Лисс. И мне нужна работа. Такая, какую я смогу выполнять в моем теперешнем состоянии. Перекантоваться какое-то время.
— У тебя же есть сбережения, отдохни немного. Съезди…
— На Кризетос? Спасибо за предложение.
— Антон, насколько я понимаю, круг мест, где ты можешь отдыхать или работать, сильно ограничен.
— У меня есть разрешение находиться на любой планете внешнего и внутреннего кольца.
— Повтори.
— Лисс, у меня нормальное удостоверение личности — земной паспорт без ограничений. Жить я могу где угодно. Но найти работу, не имея возможности предъявить никаких документов ни об образовании, ни о том, чем я занимался раньше… это из области антинаучной фантастики. Поэтому и обращаюсь.
— От тебя с ума можно сойти. Где ты достал паспорт?
— Не скажу. Не поддельный, не бойся. Даже с твоим уровнем допуска ты будешь видеть в компьютере, что он чистый. Антон Брусилов, Волгоград, год рождения…
— Обалдеть! И о чем только думают спецслужбы Конфедерации?
— Ну, во всяком случае не о том, чтобы меня трудоустроить. Но если бы я оказался под твоим присмотром, кое-кто был бы счастлив, как полагаешь?
Лисс полагает, что на месте слова «присмотр» она предпочла бы видеть выражение посильнее. А еще она очень любит свою голубую планету, плеск волн под байдарочным веслом на Ладожском озере, разноцветный песок греческих островов, высокие канадские ели, ровные прямоугольнички полей и пыльные гребни гор в иллюминаторах кораблей, взлетающих с главного космодрома в северном Китае… И даже осознание того, что здесь, на Анакоросе, под ее ответственностью несколько тысяч детей и тинэйджеров из разных концов Конфедерации, не перевешивает. Она готова присматривать, трудоустраивать — все что угодно, только за пределами сектора. Только подальше от своих байдарок и елочек. Подальше от своих.
— Знаешь что? Я вожу глайдер настолько же плохо, насколько хорошо стреляю. А ты, наверное, ас. Хочешь быть моим кучером?
— Попробуем. Хотя я предпочел бы что-нибудь более тихое, незаметное.
— Например?
— Сажать цветочки. В твоем элитарном колледже ведь есть клумбы?
Не услышав ответа, Антон повторяет:
— Клумбы. Это такие круглые. Или не круглые. Где анютины глазки.
— Ойееей, — Лисс тихо сползает со стула. — Цветочки… Анютины глазки, говоришь? Розочки?
— Можно и розочки. Пионы. Гигантские флоксы с Фрингиллы. Зимостойкие аппанские блиациты. Леглезии с Делихона, знаешь, такие, с мясистыми стеблями и бордовыми листьями. Страшно декоративные.
— Ага, такие декоративные, что страшно. Только не леглезии. Они одуряюще воняют по вечерам.
— Ну, вот и договорились. Только не леглезии. У тебя будут самые лучшие клумбы во всей Конфедерации.
— Тон, а откуда это — любовь к цветочкам?
— Я всегда обожал копаться в земле. Всеми четы… фибрами своей души.
— Нет, фибрами души в мою землю лазить не надо. Здесь есть всякое правильное оборудование.
— Вот и ладно. Я завтра приеду, — бодро выдав эту фразу, в конце ее Тон добавляет куда менее решительно. — Да?
И Лисс только теперь понимает, что ему действительно некуда деваться.
— Да, Тон. Цветочки и глайдер. Жду.
Тон губами берет у нее с ладони таблетку, шумно запивает водой из протянутого Лисс стакана.
— Ты как?
Зачем я спрашиваю? У человека с нормальным самочувствием не бывает таких кругов под глазами.
— Среднехреново. Роюсь-роюсь в этих цветах, все ничего, вдруг — бац, земля плывет перед глазами. Все-таки не до конца они меня зашили…
Это повторяется сначала каждый месяц, потом — каждую неделю.
— Лисс, голова кружится. За пульт мне сегодня садиться нельзя, — Тон стоит, прислонившись к
