— Не смей говорить о моем отце.
— Я только хотел…
— Раньше надо было… хотеть, — Сиду горько от того, что сейчас он лицемерит. Если бы Рейн «захотел раньше», он удушил бы его собственными руками.
— Как их?.. — Рейн пытается повести крылом и сдавленно охает.
— Выламывают. Но тебе я отрублю. Прямо сейчас. Остановлю кровь. Упакую тебя, прости за выражение, и транспортирую на космодром. Погружу к когнатянам в корабль. Денег и все необходимое на первых порах дам. Они летят на Кризетос. Там никто не обратит внимания на выздоравливающего после тяжелых ранений солдата. Дальше уже сам. Возвращаться не думай.
Сид инстинктивно вытягивает руку: ноги еще Рейна держат, но мускулы рук уже не справляются.
— Осторожнее! Лоб разобьешь! — фраза нелепая в данной ситуации. Лишнюю шишку на лбу весь покрытый кровоподтеками и ссадинами Рейн даже не заметит.
— Не держи меня! Я сам.
— Хорошо, — примирительно отвечает Сид. — Сам. Сам.
Уже убирая ладонь, он чувствует, что на нее капает что-то теплое. Но не кровь.
— Сид, я не хочу улетать.
— Повторяю последний раз: у тебя не спрашивают. Тебя наказывают по заслугам, грузят в корабль и отправляют в пожизненное изгнание. Крылья я отрублю аккуратно и под корень. Никто не будет знать, что ты с Аккалабата. Когнатянам заплачено столько, что они забудут о тебе ровно в тот момент, когда ты сойдешь с корабля. Окрепнешь и наймешься куда-нибудь охранником. Или в десант. Или наемным убийцей.
— Вроде тебя? — хрипло огрызается Рейн.
— Ага, — соглашается Сид. — Наемный убийца на службе у королевы. Надежный и верный. Это не худший путь, Рейн. Когда-нибудь ты поймешь.
— Я никуда не…
Искусство дипломатии состоит в том, чтобы, если не действуют твои собственные методы, плавно переходить на чужие. Любимое средство убеждения у Хьелля Дар-Халема — кулаком в челюсть. Сид знает, что он бьет слабее, но и этого Рейну хватит, чтобы проваляться в отключке, пока он будет реализовывать объявленную программу. Действие первое. Лорд-канцлер Аккалабата вытаскивает из ножен изогнутые мечи.
Хьелль уже три раза пересмотрел всю почту и вычистил все мечи и кинжалы: свои, Сидовы, все, какие попались под руку — только чтобы чем-то себя занять. Сид просил не показываться на порог, сказал, что сам прилетит завтра утром. Было это три дня назад, завтрашнее утро превратилось в позавчерашнее, а никаких вестей из крепости на болотах нет. И от отца нет вестей — из Виридиса.
А он сиднем сидит в этом Хаяросе — будь он неладен — потому что Ее Величество считает его, Хьелля Дар-Халема, спасителем отечества и не желает даже слышать о том, чтобы он удалялся от столицы дальше чем на полчаса лета. Никакие уговоры, никакие увещевания и «Я не могу командовать, Ваше Величество, находясь так далеко от эпицентра военных действий» не срабатывают. Она дрожит как осиновый лист и повторяет: «Твой отец сам справится. Осталось только их добить».
Самое главное, что она отказывается посылать подкрепления. «Упрямая дура!» — в который уже раз за сегодня выругался наследный лорд Дар-Халем. Я всех ей достал, из-под земли вытащил, всех заговорщиков выскреб из тех щелей, куда они позабивались после провала переворота. Реорганизовал охрану дворца, потери в живой силе свел к минимуму, рационально использовав имеющихся у нас лекарей- калекарей. В конце концов я же этот дворец и взял, отбил у пяти рядов пехоты итано и лучших бойцов Дар- Гавиа. Почему тогда у меня нет чувства глубокого и полного удовлетворения, а такой тяжелый ком в животе и кошмарные сны в те несколько часов, на которые я позволяю себе уронить голову на подушку?
Отец, отец… если бы я только мог все бросить и полететь к тебе на помощь! И ведь обрадовался, как дурак, когда королева схватила истасканный пергамент и нацарапала те две строчки! Звание маршала Аккалабата, в котором она тебе столько лет отказывала, вновь возвращено Дар-Халемам! Я думал, ты мною будешь гордиться. И забыл, что это вожделенное звание лишает возможности располагать собой. Завтра же ей скажу, что либо я буду приказывать по своему усмотрению, либо пусть ищет себе другого маршала!
Ничего я ей не скажу. Неоткуда ей взять другого маршала. Никто из даров, будь они хоть вдвое старше меня, не может за сорок минут взять Дар-Аккалу.
— Что хмуришься? — голос от распахнутого окна.
Хороший вопрос. Слышал бы ты себя! Я лично никогда не слышал такой тоски вселенской в твоих интонациях, Сид.
— Угадай с трех раз.
— Не желаю. Я устал, Дар-Халем. Дай выпить, — Сид в комнату не входит — вваливается и усаживается на ковер под окном.
— Обойдешься. Судя по твоему виду, бокал эгребского свалит тебя с ног. Кто будет пытать и допрашивать пленных?
— Я сегодня закончил с Рейном.
— Не рассказывай.
— Почему?
— Не люблю, когда ты врешь. А в последние дни ты врешь постоянно.
— Например?
— О состоянии твоего отца. Ты говорил, что он без сознания. Я спросил тейо Тургуна.
Сид не реагирует. Он просто сидит с закрытыми глазами и мерно постукивает затылком о подоконник. Аккуратно так постукивает, небольно. И лорд-канцлерская мантия очень ему идет. И даже темные круги под глазами. И выбившиеся из прически пряди. Хьелль подходит, усаживается рядом.
— Если стучать головой о подоконник, становится легче? — осведомляется он.
— Не-а, — серьезно отвечает Сид. — А ты знаешь, что делать, чтоб стало легче?
— Сид, он, правда, сошел с ума?
— Пол-нос-тью. Потерял рассудок. Выпал из действительности. Что неудивительно после всей этой боли и унижения. Но в этом есть и положительный момент.
Хьелль смотрит на друга так, будто это он, а не лорд Корвус сошел с ума. Тейо Тургун сказал, что лорд Дар-Эсиль находится в состоянии не просто жалком, а страшном: он переходит от отчаяния к бешенству — то лежит, свернувшись калачиком, на полу, отказываясь вставать, сотрясаясь в безмолвных рыданиях, то бросается на любого входящего в комнату в сторожевой башне, где запер его Сид, на любого, кто пытается его накормить, вымыть, поговорить с ним. Тогда черты его лица искажаются злобой, на губах выступает пена, он что-то выкрикивает лихорадочно-непонятное, то ли проклятия, то ли жалобы, а потом опять затихает, забившись в угол, и никакими силами нельзя поднять его с холодного каменного пола.
— Боюсь представить, — честно говорит Хьелль.
Сид долго рассматривает свои руки, прежде чем ответить, несколько раз снимает и надевает обратно перстень с лорд-канцлерской печатью:
— Он не понимает, что у него нет крыльев.
— Нееет, — тянет Хьелль изумленно.
— Да. И надеюсь, что никогда не поймет, — Сид возвращается к своему весьма содержательному занятию — набивает себе подоконником шишку на затылке.
Никогда? Сид, прости. Но я скажу сейчас. Должен сказать.
— Сколько ты собираешься держать его там?
— Сколько будет нужно. Пока не выздоровеет. Или до самой смерти.
— Сид!
— Мне его самому убить? Или ты сделаешь? По старой дружбе?
