быть хороший оркестр, а на диске — третьесортный… — я вступился за прогресс, но, честно говоря, я тоже любил, когда в колонках мягко стукает игла и пластинка шипит, как сковородка.
Алиса потянула с полки очередной конверт:
— Давай «Барселону» поставим?
Этот диск меня всегда настораживал, причем из-за фотографии на обложке.
— Не хочу. Кабалье там такая страшная. Смотри, как она Меркьюри обхватила, будто полное брюхо его крови насосала. Он после этого умер.
— Тогда Оскар Строк. Не возражаешь против советского ретро?
Я не возражал.
В моей исправно дымившей чашке кофе оказался почему-то еле теплым. Я не хотел расстраивать Алису, у нас и без того в тот вечер было все не слава Богу.
К тому же у меня непонятно почему облезло небо, и я деловито ощупывал языком тонкие лохмотья.
Алиса осторожно отпила глоток и посмотрела на меня так удрученно…
Я сказал:
— Ты, наверное, просто не заметила, что вода не закипела.
— Как такое может быть? — сокрушалась Алиса.
— Ничего страшного, — утешал я.
Алиса чувствовала себя пристыженной:
— Я еще раз воду подогрею.
Она крикнула из кухни:
— Ты прав, чайник совсем холодный, это я — дура, наверное, газ не зажгла…
Уже спел Утесов «Лунную рапсодию», и Марфесси про «Черные глаза». Когда пластинка закончилась, я пошел на кухню.
Алиса стояла возле плиты, опустив в чайник руку.
— Видишь, на коже пузырьки воздуха, — как-то особенно сказала она. — Когда температура повысится, они всплывут и станут большими… Такое возможно, чтобы вода кипела не в полную силу?
Я не знал, что ответить. В чайнике вдруг забурлило.
— Готовим на холодном бенгальском огне, — растерянно улыбалась Алиса. — А пузыри потому, что невидимка дует в такую же невидимую соломинку…
Как же мне стало тогда страшно…
— Не горячо? — тихо спросил я.
— Ноль на массу, — она деланно засмеялась. — Еще поварю.
И вдруг на кипящей волне мелькнул и снова исчез в круговороте похожий на рыбью чешуйку ноготь с розовым лаком.
Тогда я заорал:
— Хватит! Ради Бога, хватит! — и потянул ее руку из чайника.
— А что теперь?! — с нервной усмешкой спросила Алиса. — Можно есть?
Здоровой рукой она подхватила со стола тарелку, шлепнула на нее свою обваренную, точно морской деликатес, кисть. Алиса это тоже поняла и пошевелила пальцами, как щупальцами:
— Разрешите представить, Алиса, это кальмар. Кальмар, это Алиса.
Я побежал прочь, но в коридоре упал и не мог больше подняться, привалился к стене и смотрел, как топорщится штанина от выпирающей наружу кости и расползается по ткани кровь.
Алиса обернула руку полотенцем. Прижав эту культю к груди, она металась по квартире, причитая, что нужно срочно чем-нибудь смазать ее ожоги и позвонить в «скорую помощь».
Я уже знал, что ей, Алисе, хоть страшно, но совершенно не больно, так же, как и мне. Я знал, что мы теперь навсегда останемся вместе — неразлучная пара, соединенная не просто увечьями, а общей природой недуга, как прокаженные.
Я вспомнил деревянных солдат Урфина Джюса, с детским любопытством глядящих на огонь, что пожирал их. Сказочный образ на миг вернул мне сцену причащения в церкви Избавления, в ушах снова раздались дровяной треск сгорающего ногтя и ликующий выкрик проповедника: «Не больно!»
Трактат о смерти
Эльза Артуровна не переносит, когда Илья Дмитриевич упоминает в ее присутствии о какой-нибудь знакомой ему женщине. Достаточно одного имени. К примеру, Илья Дмитриевич делится событиями прожитого дня и, рассказывая о планерке на кафедре, восклицает:
— А моя бедная Симакова вдруг просит слова…
— Твоя Си-ма-ко-ва? — Эльза Артуровна гневно леденеет и спрашивает, презрительно морща рот: — Ебал? — при этом сверлит Илью Дмитриевича проницательным взглядом.
Илья Дмитриевич совсем не держит удара, он смущается и никнет, будто и впрямь что-то натворил.
Эльза Артуровна, сполна насладившись его испугом, заключает с горьким торжеством:
— Значит, ебал… Скотина! — После чего, гордо вкинув голову, выходит из комнаты.
— Ну почему сразу ебал? — бежит за ней Илья Дмитриевич, прямо с чашкой, и плещет чайный кипяток на руку. — Эля, разве не бывает просто нормальных товарищеских отношений?
Они образованные люди и не стесняются пользоваться крепкой лексикой. Такие правила завела в свое время Эльза Артуровна, еще со времен их свадьбы. Поженились они поздновато, обоим было за тридцать, и вот уже десять лет вместе.
Эльза Артуровна без утайки все выложила о себе, а Илья Дмитриевич, стесняясь и хихикая, провел ее в свои унылые бедные событиями кулуары.
Всего у Эльзы Артуровны было семнадцать добрачных связей, не считая легких увлечений, но откровенничает она охотнее всего о первой: «Красив был, как молодой Ален Делон, а я девчушка, только после школы…», — четвертой: «Жена его страдала эпилепсией, и он не мог ее оставить, плакал мне в колени», — двенадцатой: «Нужно было выбирать между родиной и этим Эдиком», — и последней, семнадцатой: «Думала, на мужчин больше не посмотрю».
Кроме прочего, Эльза Артуровна также намекала на лесбийский опыт — Бог знает когда, в Алуште. И все это было до отношений с Ильей Дмитриевичем.
Ему повезло с Эльзой Артуровной. Илья Дмитриевич отвоевал ее у мужчин более достойных, чем он сам. Если бы эти мужчины знали, как обращается Илья Дмитриевич с доверенным ему сокровищем, то растерзали бы его или не подали руки, а двое восстали бы из могил, чтобы покарать. Один — профессор из института нефти и газа, другой — гастроэнтеролог.
Эльза Артуровна могла бы дважды жить в Америке, трижды в Израиле и один раз в центре в пятикомнатной квартире — вот не полный перечень благ, от которых она отказалась ради Ильи Дмитриевича.
В постельных откровениях он вообще персонаж комический. Илья Дмитриевич в состоянии рассказать только о трех-четырех связях. С первой женщиной вообще не очень-то и получилось.
— Она полезла мне рукой…
— Куда полезла? — уточняет Эльза Артуровна.
— В трусы. А у меня, это… — Илья Дмитриевич розовеет.
— Не встал, — веселится Эльза Артуровна. — У тебя не встал!
— Да, — сконфуженно улыбается Илья Дмитриевич. Впрочем, он доволен, что порадовал Эльзу Артуровну.
— А потом что? — идет по следу Эльза Артуровна.
— Ну, она мне начала мять, ну это…
— Что?
