лошадиный череп в изголовье положить.
Все прочие точно так же несли околесицу, от которой Анастасию подчас даже мутило — настолько нелепы были советы. Попадались и вроде бы знающие, которые являлись к царице уже во всеоружии, то есть с корешками и травами, а одна даже с готовым настоем, но сама его почему-то пить отказалась, ссылаясь, что у нее имеется иная болесть, для которой этот настой чрезвычайно вреден.
— Отравить моего сокола ясного решила, — прошипела Анастасия и приказала:
— Влить ей в рот весь горшок.
Видя такую решительную расправу, прочие травницы тоже незаметно куда-то делись, и царице вновь металась из угла в угол, потому что сон не шел, помощи ждать было неоткуда и оставалось надеяться только на чудо. Вот только в жизни чудеса происходят гораздо реже, нежели нам того хотелось бы.
Наступила ночь, а за ней подкрались тоскливые сумерки очередного безрадостного рассвета. Бдили лишь двое — Анастасия, потому что не могла уснуть, и самая старая изо всех мамок бабка Степанида или попросту Стеша, которая, по слухам, помнила еще деда нынешнего царя великого князя Иоанна III. Во всяком случае, за последние пару десятков лет она ничуть не изменилась, отчего многие давно перестали называть ее по имени, а величали просто — Стара. Долгое время она наблюдала за своей питомицей, но, наконец, не выдержала и заговорщически поманила ее к себе.
— Есть средство, но страшное оно, — произнесла она таинственным шепотом в самое ухо.
— Все что угодно, лишь бы подсобило! — схватила ее за суховатые коричневые от прожитых лет ладони Анастасия.
— Подсобит непременно, — заверила ее та. — Но ведь ты богомольная, — произнесла она нерешительно. — А лекарка эта, как бы оно сказать-то, — но, помявшись немного, все-таки решилась произнести:
— Не по христианским обрядам лечит. Да и молитву не всегда читает при заговорах, — лукаво упустив, что на самом деле она ее вообще никогда не читает. — Но подсобить может.
Анастасия в страхе отшатнулась.
— Только не это, — умоляюще зашептала она, и по ее щекам потекли частые крупные слезы. — Выходит, что она… ведьма?!
— Ну уж сразу и ведьма, — недовольно проворчала мамка. — Так… — И неопределенно повертела пальцами.
— Нет! Невмочь мне душу продавать! Не пойду я на такое.
— От глупая, — проворчала бабка. — Да я б сама такое тебе ни в жисть не предложила. Чай, она не сатана — на что ей душа христианская? Но уж больно много берет, — вздохнула Степанида. — Иной как придет, так и уйдет несолоно хлебавши, едва про цену услышит.
— Неужто у меня целковиков не хватит?! — даже возмутилась Анастасия.
— И-и-и, матушка, — протянула Стара. — Дешево отделаться захотела. Ей иная плата потребна.
— Какая? — настороженно спросила царица.
— Разная, — уклончиво ответила Степанида. — Она у нее всякий раз иная, потому и не могу я сказать, что ей от тебя понадобится.
— Ну точно ведьма, — возмутилась Анастасия, хотела было отчитать дурную мамку и уже набрала было в грудь воздуха для гневной отповеди, но тут ей вспомнился беспомощно лежащий Иоанн с исхудавшим бледным лицом, и она, неожиданно для самой себя, спросила совсем иное: — А ты почем знаешь, что она не обманет? Цену свою назовет, я ее уплачу, а потом ищи-свищи как ветра в поле.
— А ты не выдашь меня? — строго осведомилась старуха. — И на исповеди промолчишь?
Анастасия вместо ответа быстро перекрестилась, но этого ей показалось мало, и она повернулась к иконам. Поднять руку ей не дала Степанида.
— И так верю, — произнесла она негромко. — А не обманет потому, что я ее хорошо знаю. Не из таковских она.
— Откуда? — нахмурилась царица. — Ты что же — сама к ней хаживаешь?!
— Да нет. Просто… — замялась Стара и замолчала, смущенно отведя взгляд в сторону.
— Что просто?! — настаивала Анастасия. — Пока не поведаешь, какие у тебя дела с нею — с места не стронусь.
— Нет у меня с нею никаких делов. Просто… сестра это моя, — решилась наконец старуха на откровенное признание.
— Сестра?! — ахнула Анастасия.
— Ну да, она самая, — буркнула Стара с большой неохотой и вздохнула: — Она, может, и не хотела дара того, да урожденная. Слыхала, поди, коли девка девку родит, а та девка [118] сызнова девку, так у той, коли и она девкой опростается, дочка, когда в года войдет, непременно… дар обретет, — слово «ведьма» она принципиально употреблять не желала. — Мне-то свезло — я помолодше ее на пяток годков буду, вот и уцелела, а она… — И, наткнувшись на подозрительный взгляд Анастасии, заторопилась: — Ты что же, мыслишь — я болесть навожу, а она лечит? Так, по-твоему?
Анастасия смущенно пожала плечами. Вообще-то именно эта мысль почему-то и закралась ей в голову, но признаваться в том не хотелось — вдруг обидится да и замкнется. Нет уж.
— Я о другом, — промямлила она. — Сумеет ли?
— Бывает, что и нет, — не возражала Стара. — Токмо она видит, докуда в силах подсобить, а где уже все — не совладать ей с костлявой. Так что, ежели возьмется, значит, непременно излечит, а коли почует, что не управиться ей, — откажет попросту. Я бы сама к ней заместо тебя поехала, да нельзя — не увидит она ничегошеньки. Тут кровь должна быть родная с болезным, тогда токмо видится ей.
— Кровь? — вновь насторожилась царица.
— Опять ты не о том подумала, — всплеснула руками Степанида. — Человек должон быть по крови родной болезному. Ей токмо за руку его подержать и хватает. Это когда он сам прийти к ней не может. А коль сам, тогда она и вовсе его руки не касается — и так все чует.
— Так я ведь… — протянула Анастасия.
— Кровь али узы, небом освященные, — тут же добавила Стара.
— А где она живет? — спросила Анастасия после некоторого раздумья.
— Тебе на что? — насторожилась бабка.
— Так ведь как мы выберемся-то? Али мне всех нянек с мамками брать можно?
— Ишь чего захотела, — усмехнулась Степанида. — Ну, как нам выйти — не твоя печаль. Да и живет она близехонько — нам на все про все половинки ночи хватит, — и хихикнула: — Хитро устроилась. Прямо насупротив монастыря. Сказывала, тут поспокойнее да и… к нечистой силе поближе.
— Это она про кого так-то?!
Мамка перестала улыбаться, приняла чинный вид и невозмутимо ответила:
— А я знаю? Буробает чтой-то — поди пойми.
Анастасия вздохнула и вновь принялась метаться по своей светлице. На этот раз она ходила по ней так стремительно, что цветастый сарафан всякий раз от быстрых поворотов чуть ли не вздувался пузырем.
— Боюсь, — простонала она, заламывая руки.
— А чего бояться-то?! — удивилась старуха. — Али ты мыслишь, что она с кошачьими глазами, свиными клыками да совиным носом? Баба как баба, тока старая очень. На змеиной коже не сиживает, в кипящих котлах гадов ползучих не варит, нечисть не скликает, в могилах в полночь не роется, да и змей подколодных в лесу не прикармливает, — скороговоркой зачастила Стеша. — Известно, к старости мы все не красавицы, но то от немалых лет идет, так что бояться ее неча. Ты к ней со всем вежеством, — добавила она, припомнив вспыльчивый нрав сестрицы, — и она к тебе тако же. Опять же от одной прогулки худа не будет, а ежели не восхотишь названную цену платить, так силком никто и не заставит, — пожала Стара плечами.
— А может, ему и так полегчает? — умоляюще уставилась царица на Степаниду.
— Почему ж нет? Может, и полегчает, — согласилась та. — Тока я так мыслю — либо на него притку[119] по ветру пустили… хотя нет, не похоже на притку, — тут же поправилась она. — Ну, стало быть, след из земли вынули. Словом, изурочили[120] его злые бояре, потому и надо его сызнова сурочить
