Где лишь духов блещет око,Из страны, где Ночью — трон(Этим Идолом) взнесен,Я вернулся, утомленный,С граней Фуле отдаленной.
2
ВОРОН
Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы,Меж томов старинных, в строки рассужденья одногоПо отвергнутой науке, и расслышал смутно звуки,Вдруг у двери словно стуки, — стук у входа моего.«Это — гость, — пробормотал я, — там, у входа моего,Гость, — и больше ничего!»Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,Был как призрак — отсвет красный от камина моего.Ждал зари я в нетерпеньи, в книгах тщетно утешеньеЯ искал в ту ночь мученья, — бденья ночь, без той, когоЗвали здесь Линор. То имя… Шепчут ангелы его,На земле же — нет его.Шелковистый и не резкий, шорох алой занавескиМучил, полнил темным страхом, что не знал я до того.Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешеньеЯ твердил: «То — посещенье просто друга одного».Повторял: «То — посещенье просто друга одного,Друга, — больше ничего!»Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:«Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.Дело в том, что задремал я, и не сразу расслыхал я,Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего».Говоря, открыл я настежь двери дома моего.Тьма, — и больше ничего.И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,Полный грез, что ведать смертным не давалось до того!Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.Я шепнул: «Линор», и эхо — повторило мне его,Эхо, — больше ничего.Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела).Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.Но сказал я: «Это ставней ветер зыблет своенравней,Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,Будь спокойно, сердце! Это ветер, только и всего.Ветер, — больше ничего!»Растворил свое окно я, и влетел во глубь покояСтатный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество,Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,Сел, — и больше ничего.Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,В строгой важности — сурова и горда была тогда.«Ты, — сказал я, — лыс и черен, но не робок и упорен,Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночьвсегда!Как же царственно ты прозван у Плутона?» Он тогдаКаркнул: «Больше никогда!»Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.Но не всем благословенье было — ведать посещеньеПтицы, что над входом сядет, величава и горда,Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,С кличкой «Больше никогда!»Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,Наконец, я птице кинул: «Раньше скрылись без следаВсе друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!..» Он тогдаКаркнул: «Больше никогда!»Вздрогнул я, в волненьи мрачном, при ответе столь удачном.«Это — все, — сказал я, — видно, что он знает, жив годаС бедняком, кого терзали беспощадные печали,