Т. 1. Стихотворения и поэмы Эдгара По в переводе Константина Бальмонта

означен в 2.050 долларов (4.100 рублей) и немедленно был куплен мистером Хальси, по внесении задатка в 500 долларов. В предисловии к этому томику юный поэт сообщает, что большая часть стихов была написана в 1821—22-м годах, то есть, когда автору было двенадцать-тринадцать лет. «Они, конечно, не предназначались для печати», — говорит он. Почему они печатаются теперь, это не касается никого, кроме него. В «Тамерлане» он попытался изобразить безумие, даже рисковать лучшими чувствами сердца на алтаре Честолюбия. Он сознает, что в поэме есть недостатки, и льстит себя мыслью, что он мог бы с малыми хлопотами исправить их, но, не похожий в этом на своих предшественников, он слишком любит свои ранние произведения, чтобы исправлять их в своем старом возрасте. Он не скажет, что он равнодушен к успеху этих поэм — успех мог бы побудить его и к другим попыткам, но он может спокойно утверждать, что отсутствие успеха отнюдь не повлияет на него в решении, уже принятом. Это значит бросать критике вызов. Так да будет».

Поэма «Тамерлан», как нужно было ожидать, исполнена байронизма, но отдельные строки столько же характерны для обычного, в те времена, среди юных и молодых поэтов — и в какие времена не обычного? — романтизма, сколько они отличительны, в частности, для основных личных свойств Эдгара По. Тамерлан исполнен врожденной гордости, и он — в привычной властной чаре дневного сновидения. Разве это в малом не настоящий Эдгар По, каким он был всю свою жизнь? И первая строчка поэмы «В час смертный радость утешенья!», если ее сопоставить со смертным часом Эдгара По, как он летописно рассказан нам одной из склонявшихся к нему женщин, теряет свою обычность и становится вещей строкой. Отдельные места этой полудетской поэмы уже дают чувствовать проснувшегося, но еще не выявившегося поэта, имеющего звучный голос.

Зовешь ты чаянием это,
Надеждой — тот огонь огня!
Но нет мне сна и нет привета,
В том только пытка для меня,
В том агония возжеланья…

Или эти строки: —

Дождь пал на голову мою,
Незащищенного, — и ныне
Отягощенный я стою.
И ветер тяжкий по равнине
Меня, промчавшись, оглушил,
И обезумил, ослепил.

Или эти строки: —

Нет слов, увы, чтоб начертить,
Как это радостно любить,
Как это любо быть любимым!
Как то лицо изобразить
В его огне неизъяснимом,
Где более чем красота,
И каждая его черта —
В моем уме — как тени с дымом,
Летит на ветре их чета.

Или эти строки: —

В одной тебе имел я бытие:
Весь мир, и все, что он в себе содержит,
Здесь на земле — и в воздухе — и в море —
Его услада — малость скорбной доли,
И новый встал восторг — мечта вдали,
Туманная, тщета видений ночью —
И дымные ничто, что были чем-то —
(Вот тени — с ними свет, еще воздушней,
Чем ежели б сказал я теневой!) —
На крыльях на туманных улетали,
И, в смутности, явилися они
Как образ твой — твой лик — и имя — имя!
Два разные — два существа родные.

Малые поэмы, следующие за «Тамерланом», сливаются по своему настроению с этими теневыми строками. В одном стихотворении он восклицает:

О, если бы юность моя сновиденьем была бесконечным,
Сновиденьем единым была до поры, когда вечности луч,
Пробудив мою душу от сна, это завтра соделал бы вечным!

И еще один отрывок: —

Мой дух с рожденья в ранней мгле,
Презрел запрет лететь спеша, —
Теперь, идя по всей земле,
Куда ж идешь, моя душа?

Восемнадцатилетний юноша в смутном очерке явил себя поэтом, и затем, в течение целого ряда лет, от 1827 до 1833 года, жизнь его в описаниях биографов принимает противоречивые лики, и мы не знаем, был или не был он в какой-то год этого пятилетия в Европе, куда он будто поехал сражаться за греков, как, достоверно, он хотел в 1831-м году сражаться против русских за поляков, — был ли он или не был в Марселе, или ином французском приморском городе, — и не очутился ли он, как то рассказывают, и как рассказывал он сам, в Петербурге, где с ним произошло будто бы обычное осложнение на почве ночного кутежа, и лишь с помощью американского посла он избежал русской тюрьмы. Или он на самом деле, как уверяют другие, под вымышленным именем Эдгара Перри, просто-напросто служил в американской армии, укрывшись таким образом от докучливых взоров? Одно вовсе не устраняет возможности другого, и если