злости, потому что на отчаявшихся людей не злятся, им сочувствуют. Вот и Филипп сочувствовал…
Хотя, кому он лгал? Его взбесил поступок брата! Если бы сейчас парни оказались в одной комнате, то он бы накинулся на красавчика с кулаками и избивал долго, со вкусом!
Из тягостных раздумий ведьмака вывел тихий шорох, точно ветер качнул пыльные занавески. Ведьмак открыл глаза. У облезлой двери, безвольно опустив руки, стояла черно-белая копия обнаженной Саши. Девушку, словно бы, вырезали из старого кинофильма: сероватая кожа, бесцветные длинные волосы. На серьезном лице темнели крапины веснушек, тонкую руку обезображивали свежие глубокие порезы, оставленные тупым ножом.
У парня замерло сердце, и сжался желудок. Он осторожно, боясь спугнуть видение, выпрямился в кресле. Тревожа холодный, затхлый воздух, призрак переместился и замер напротив камина. Тело пришелицы казалось реальным и осязаемым, только она не была настоящей.
Оттолкнувшись ладонями о подлокотники, ведьмак поднялся. Создание протянуло руку, и горячие пальцы скользнули по подбородку, коснулись сомкнутых губ Филиппа.
Он больше не чувствовал ни любви, ни трепета перед Силой семьи Вестич, только оцепенение. Потому что, вопреки его желанию, этим невообразимо длинным, как нехороший сон, днем Саша приняла решение умереть.
Я снова сидела в раскуроченном автомобиле, перелетевшем через разделительные ограждения на третьем транспортном кольце. Из-под покореженного, смятого капота валил дым, и в салоне пахло гарью, кровью и смертью.
Рев дороги еще не пробился к сознанию, вокруг царила благословенная тишина. Сердце трепыхалось в груди. Я слышала его стук и дышала, ровно, глубоко. Одеревеневшие пальцы крепко сжимали автомобильный руль, и у меня никак не выходило их разжать. Одежду запачкала кровь, сочившаяся из глубоких порезов на предплечье.
Пошевелившись, я осторожно повернула голову (к счастью, шея оказалась не сломана, только затылок ныл от удара о подголовник). Парень на пассажирском сиденье был мертв. На лбу зияла черная рана. Залитое кровью лицо окаменело и вытянулось. Навсегда застывшие, широко открытые глаза устремили невидящий взор в смятый полоток. Моего погибшего друга звали Димой, и когда-то я искренне верила, что влюблена в него.
Вдруг мертвые глаза парня скосились, бескровные губы дернулись в зловещей усмешке. Ледяные пальцы с молниеносной скоростью цапко стиснули мое запястье.
— Сашка, — прошептал он давно забытым голосом, — мы тебя так ждали!
Крик застрял в горле. Я старалась освободиться, выкручивала руку, дергала.
— Не смей вырываться! — Приказал он. — Тебе больше нет места среди живых!..
В реальность меня вытолкнул собственный вопль. Казалось, что в комнате, окутанной предрассветными сумерками, закончился кислород. Хватая ртом воздух, я уселась на кровати, от жадности подавилась и надрывно закашлялась. Пересохшее горло горело огнем, тело ныло, суставы выкручивало, как у больного артритом.
Воспоминания прошлого вечера нахлынули мощной волной, вытесняя ужас от пробуждения. Перед мысленным взором промелькнули и холодный склеп, и ритуальный кинжал, тускло блеснувший во всполохах света, и странное ощущение захлопнутого, как капкан, сознания. Роберт не обманул, смерть наступила быстрее боли.
Кто-то натянул на меня длинную ночную сорочку, и во сне она сбилась практически до пояса. Оттянув широкий ворот, я внимательно изучила тонкий шрам, в том месте, где кинжал пронзил тело. Сейчас сердце исправно колотилось, как будто, и не было никакого ритуала.
Я скатилась с кровати и, пошатываясь, добралась до ванной. Вспыхнувший свет резанул по глазам, заставив сощуриться, и стены, выложенные бежевым кафелем, странно закружилась.
В овальном зеркале на стене отразилось бледное, не краше мертвеца, существо с неестественно расширенными зелеными глазищами и сотней веснушек. Едва держась на ногах от слабости, я оперлась руками о раковину.
Кто-то вошел в спальню.
— Саша? — раздался бархатистый баритон Филиппа.
По ковру прошелестели шаги, и парень появился в ванной комнате. Теплые ладони легли на мои ссутуленные плечи, тихонечко сжали их. Тугая пружина напряжения, свернутая в груди с момента ареста, наконец, растаяла, и на душе стало легко и спокойно.
— Эй, как ты? — с беспокойством спросил ведьмак.
— Как будто только что воскресла, — невесело пошутила я и подняла голову.
Из зеркала на меня серьезно и устало смотрели темно-карие глаза. Дар не вернулся к Хозяину Вестичу. На короткое, ужасающее мгновение почудилось, что кошмарный сон все еще продолжался.
— Почему? — Собственный голос показался хриплым и чужим.
В лице парня, поразительном в своем человеческом несовершенстве, мелькнула растерянность.
— Я не знаю, — просто ответил он, привлекая меня к себе.
Тесно прижавшись, мы стояли в обоюдном молчании и слушали пугающую, мертвую тишину дома.
— Скажи, ведь все будет хорошо? — прошептала я.
Так хотелось надеяться, что нас не загнали в угол, но Филипп не проронил ни слова. Глубоко вздохнув, он только крепче сомкнул объятия и зарылся лицом в мои растрепанные волосы. Наверное, у него закончились силы лгать.
Спальня Заккари была обставлена на современный лад. Низкую кровать застилало черное атласное покрывало, на полу лежал белый ворсистый ковер, стену украшала черно-белая фотография старого города. На стеклянных полках этажерки жались зачитанные до дыр романы на иностранных языках, отдельной стопкой лежали книги на латыни. Где-то здесь Зак спрятал ведьмовской гримуар, в котором, похоже, подробно описывал все проведенные ритуалы.
Читать чужие записи, безусловно, неправильно, но я жаждала отыскать доказательства сводивших с ума догадок, потому что считала, что Заккари пытался отобрать дар у брата, а в результате пострадали все. Он сам, в том числе!
Бесшумно закрыв за собой дверь, я осмотрелась, прикидывая, откуда лучше начать обыск. Первым делом заглянула под матрац, но ничего не нашла. Среди книг на этажерке, гримуара, естественно, не оказалось, как и между диванными подушками.
Решительно отбросив гадливое чувство, я заглянула в гардеробную, от богатства какой у любого стиляги случился бы затяжной приступ лютой зависти. Вся одежда была развешена на плечиках, начищенная обувь хранилась строго парами на специальной полке. Копаться в вещах блондина было жуть, как неловко, но чутье меня не обмануло. Неожиданно проявив хитрость наивной простушки, ведьмак припрятал гримуар на дне ящика с нижним бельем. В Гнезде чтили частную жизнь и личное пространство, а потому Зак не потрудился сотворить колдовской тайник, а просто засунул книгу подальше от любопытных глаз. Если бы Аида узнала, что кто-то обшаривал комнату ее пасынка, то упала бы в обморок.
— Попался, — пробормотала я, взвешивая в руке тяжелый фолиант в деревянном переплете.
Гримуар представлял собой приватный дневник, и в душе нехорошо царапало от смущения. Почерк у парня был мелкий и витиеватый, заглавные буквы украшали вензеля. Некоторые заметки шли на китайских иероглифах, чтобы шпионы, вроде меня, не смогли их расшифровать. Приходилось старательно пропускать текст и не заострять внимания на личных записях, но все равно невольно запомнилась обидная фраза «она рыжий суккуб!»
— Мерзавец, — буркнула я, догадавшись, о ком именно идет речь, и сердито перевернула страницу.
Взгляд упал на знак «злого солнца» в углу листа, и сердце пустилось вскачь. Ведьмак подробно описывал обряд, с помощью которого вызвал особенного демона и заключил с ним сделку!
— Я и забыл, что ты конопатая дурнушка, — раздался хрипловатый, простуженный голос Заккари.
