невидимкой. С надменной гримасой проходя мимо, он легонько провел кончиками пальцев по деревянной столешнице. В воздухе заклубился жиденький дымок, явственно запахло паленым, а по столу прочертилась выжженная, как паяльника, полоска. Выразительно изогнув брови, я подняла глаза, и ведьмак едва заметно усмехнулся. Мол, даже интересно, Александра, как ты теперь выкрутишься?
Конечно, у Сухова при виде черного следа отвисла челюсть.
— У Вестича в руках была зажигалка? — тут же придумал парень объяснение необъяснимому явлению.
— Точно! — согласилась я, провожая блондина пристальным взглядом, и возблагодарила бога за то, что в кармане ожил мобильник. Звонок от мамы пришелся очень кстати и спас меня от нежелательных расспросов.
— Привет, — быстро выпалила я в трубку, посматривая на Андрея, который озадаченно царапал ногтем подпаленную столешницу.
— Шурочка, как твое горло? — деловито уточнила мама, и стало ясно, что она что-то намеревается рассказать, однако начинает издалека.
— Кашля нет, температура в норме, две последние лекции прогуляла, — доложила я, предвосхищая остальные вопросы, и покосилась на наручные часы. Судя по времени, у мамы шел обычно суматошный обход пациентов. — А теперь скажи, зачем ты на самом деле звонишь в час-икс?
— Ты знакома с Екатериной Сорокиной? — голос матушки прозвучал очень странно, и у меня в животе свернулась холодная пружина.
— Каюсь, мы дружим. — Я замялась и исправилась: — Вернее, дружили до недавнего времени.
— Утром ее перевели в наше отделение.
В глазу нехорошо стрельнуло, и нервно задергалось веко.
— Ты ничего не путаешь? — сдавленно кашлянув, переспросила я. В горле запершило, будто кто-то теребил воспаленное место иголочкой. — Что она делает у вас, с каких пор вы стали обычными терапевтами?
— Пару недель назад Катерина пыталась покончить с собой… — Слова матери вдруг зазвучали где-то очень далеко. — Выживших самоубийц всегда переводят в психиатрическое отделение.
У меня от лица отхлынули краски, а пальцы судорожно сжали мобильник. Заметив ошарашенную гримасу, приятель подался вперед и заинтересованно прислушался к разговору.
— Мы говорим о разных людях! — с настырностью ребенка заспорила я, прекрасно понимая, что никакой ошибки не было. — Катя, которую знаю я, никогда бы не совершила подобной глупости.
— Может быть, ты плохо знаешь своих подруг? — мягко заметила мама. — Она попросила позвонить именно тебе. Саш, мне, правда, жаль.
Оглушенная я отключила вызов и обвела ресторанчик невидящим взглядом. Голова отказывалась воспринимать новость.
— Что случилось? — Андрей вернул меня в действительность. — На тебе лица нет.
— Ничего, — медленно проговорила я, а потом выпалила страшную новость, как на духу, потому что не могла держать ее в себе: — Моя подруга пыталась покончить с собой! Она выжила, и ее в психиатрическое отделение сегодня перевели…
Слова разом закончились, и после них во рту осталось мерзкое послевкусие.
— Ух, ты, — глубокомысленно прокомментировал однокурсник и нервно почесал выпирающий кадык.
— Ты не обидишься, если… — С грохотом отодвинув стул, я поднялась и стащила со спинки рюкзак.
— Встретимся завтра в универе, — согласился парень.
Неловко помявшись, я уже собиралась уйти, как меня остановил его оклик:
— Антонова, передавай подруге привет! Скажи, что мы закатим вечеринку, когда она вернется!
Ошарашено моргнув, я согласно кивнула и заторопилась по проходу между столами, отшатываясь от суетливых официантов. Невольно вспоминались рассуждения Андрея о том, что он бы и близко не подошел к выжившей самоубийце. Судя по всему, случайное столкновение с ведьмаками кардинальным образом изменило мировоззрение парня, как когда-то мое собственное.
Казалось, что в стенах психиатрического отделения время консервировалось вместе с сознанием пациентов. Мне с детства помнилась угнетающая атмосфера больничных коридоров, которая за много лет никак не изменилась: решетки на окнах, вытертый линолеум, светлые стены, дерматиновые кресла с откидными сиденьями, пожелтевшие от времени самодельные плакаты. Воздух пах хлоркой вперемешку с хозяйственным мылом, а нерушимая тишина отдавала привкусом насильно подавленной тревоги.
Мама была раздражена. Шла быстро, громко и сердито, стучала каблуками, а я старательно подстраивалась под ее стремительную походку.
— Александра, прекрати меня преследовать! — наконец, не выдержала матушка и остановилась так резко, что я по инерции сделала еще пару шагов. — Ты уже получила однозначный ответ — нет!
— Да наплевать, что к пациентам не пускают посетителей!
— Дочь, что за выражения! — сурово осекла мать.
— Не придирайся к словам. Ты же здесь главная, отмени дурацкое правило на пять минут, — заканючила я.
— Катерине уже дают лекарства, — вздохнула мама, — станется, что она тебя даже не узнает.
— Значит, я ее ничем не смогу расстроить.
Мамуля колебалась, не желая нарушать уставленный порядок.
— Пожалуйста. — Я жалобно хлопнула глазами. Вероятно, в моем лице отражалась такая нечеловеческая тоска, что она сдалась.
— Господи, не могу поверить, что я поддаюсь на твои уговоры! — проворчала маман и, стащив с плеч белый халат с именным бейджиком, протянула мне. — Заложишь отцу, превращусь в злую мачеху!
— Главное, не заставляй драить полы, — легко согласилась я, протискивая руки в узкие рукава халата.
От одежды пахло резковатыми духами «Шанель N5» и лекарством от кашля. В кармане лежала горсть «барбарисок». Учитывая, что, назло моему дородному папане, родительница круглогодично сидела на строгой диете, то припрятанные леденцы считались страшной контрабандой. Ехидно изогнув брови, я продемонстрировала конфеты, завернутые в шуршащие фантики.
— Расскажешь папе, лишу наследства! — Пойманная с поличным матушка не церемонилась.
— Что ты! — уверила я, нахально пересыпая леденцы в кармашек рюкзака. — Но, раз пошла такая пьянка, может, купишь домой сахарницу? А то очень грустно хлебать пустой чай.
— Верни конфеты на место, иначе отец узнает, что ты не с первого раза сдала логику! — заявила она.
Людей, по части шантажа равных профессиональному психиатру, конечно же, не нашлось бы. Лично меня мама всегда укладывала на две лопатки.
— Уговорила, — сдалась я, сунув обратно в карман пару конфет.
— И, Саш, — голос матери неожиданно изменился, из него исчезла напускная строгость, — не задавай подруге вопросов, почему она порезала руки. Как бы оно глупо ни звучало, но, похоже, Катерина пыталась совершить самоубийство из-за парня, с которым рассталась.
Мама невольно покосилась на мою повязку, выглядывающую из-под рукава халата. Чтобы избежать ненужных расспросов, я соврала, будто порезалась об упавшее в институтской раздевалке зеркало. Конечно, байка получилась нескладная (да и раны, вообще, не заживали), однако родители предпочли поверить — этакая обоюдная семейная ложь. Впрочем, зеркало действительно падало, а я тем вечером, в самом деле, на несколько часов умерла ради парня и возродилась, как бессмертная птица феникс.
— У тебя пять минут, — дала последнее наставление родительница.
От вида знакомой палаты, в которой мне самой пришлось провести несколько мучительных недель после аварии, по спине побежали мурашки. Катерина лежала на узкой пружинной койке и обреченно рассматривала унылый пейзаж за окном. С трудом я отвела глаза от перевязанных рук, покоившихся поверх белой простыни, и тихонечко проскрипела:
