— Давай, запускай пристрелку «сетки», — тихо приказал Ствол-один. — Начальным накалом, прицельно.
— Что?! — Глаза Ствола-два помертвели. — «Сетку»?
— Я сказал — начальным накалом! Пр-рицельно! Ствол-два послушно бросился к панели корректировки, а Ствол-один включил самый малый стенной экран.
И на нем стало отчетливо видно, что Овсянников оказался на секунду как бы заключенным в разноцветно-сетчатый сияющий кокон, а когда свечение исчезло, Валерий Петрович замер, будто парализованный.
Он стоял долго, так долго, что Первый успел разочарованно выругаться; но вот Овсянников неуклюже, словно бы тело его оделось глиняной коростой, повернулся и медленно заковылял прочь от Центра… опять стал, бестолково затоптался… упал на колени… попытался подняться, скребя костенеющими руками снег… потом ткнулся в этот снег лицом и больше уже не шевелился.
Кто-то громко всхлипнул, и Ствол-один с трудом сообразил, что всхлипывает он сам.
Немного успокоясь, он мысленно возблагодарил Первого за то, что тот, ходячая инструкция, не позволил во время проведения первой «сетки» включать стенные экраны, велел довольствоваться снимками. Снимки впечатляли куда меньше!..
Однако раздумывать и предаваться тоске времени не было. Удалось ли сбить со следа чудовищ?
Чудовищ… Откуда они взялись? Да разве бывает такое на свете?! А если это — порождение «сетки»?..
Эта мысль была страшна и опасна, и Ствол-один отмел ее, тем более, что увидел: уничтожение Овсянникова было бесполезным. Они не остановились.
Теперь белые безглазые клубы с разинутыми пастями покрылись грязно-коричневыми пятнами, а потом эти пятна вдруг начинали вспучиваться, словно нарывы; проходила еще какая-то секунда, и нарывы лопались, разбрызгивая желто-зеленую жижу, а на этом месте открывались ямы множества глаз: огромных, пульсирующих, немигающих.
И все они были устремлены на Центр.
Эркели не знал, сколько часов, а может быть, и дней стоял он вот так — устремив руки и взор на струи гонимого им дыма.
Сначала он пытался прикинуть, скоро ли дым достигнет цели, а потом замер… Не то звезды, не то глаза Айями вспыхивали и гасли перед ним, а он все стоял недвижимо, и, чудилось, живой в его оцепенелом теле оставалась только тоска.
И вдруг его пронзило нестерпимой болью!
Эркели с хрипом повалился на колени, согнувшись, прижал руки к груди. Силы его вмиг иссякли, словно бы при камлании коснулся он какой-то вещи, употреблявшейся при рождении ребенка. А ведь нет ничего другого, что могло бы вот так, сразу обессилить шамана!
Наконец, с трудом продираясь сквозь ломоту во всем теле, он повернул голову и увидел, что из зарослей, вдали, как раз в той стороне, куда ушел человек, бывший в другой жизни свиньей, медленно поднимается широкий белый столб.
Это был луч ослепительного света. Он вздымался все выше и выше, серебристый, словно закаленное лезвие ножа. А когда его белая вершинка коснулась голубого небесного купола, Эркели почудилось, будто все призраки, посланные им вдогонку человеку-свинье, вернулись — и набросились на него самого, потому что обуял его такой ужас, какой испытывал он лишь единожды в жизни.
Словно бы еще надеясь на спасение и моля о нем, он глянул в небо и увидел, что вертолет, тревожно и настойчиво зависший над тайгой, вдруг заметался — и рухнул вниз. Там полыхнуло… но Эркели тут же забыл об этом, потому что увидел: небо над тайгой меняет цвет.
С востока на запад пролегли огненные полосы, потом луч вздрогнул, и вслед за этим поверх тех полос легли новые — уже с юга на север.
Все это было однажды! Все это он видел!
Новые полосы тоже засветились, словно раскаленные, и лишь кое-где мог обожженный взор отыскать прежнюю счастливую голубизну великого, вечного неба. Оно было загорожено огненным решетом.
Огненное Решето… Небо сквозь Огненное Решето! Опять. Опять.
И Эркели догадался: человек-свинья дошел до Центра. Добрались туда и призраки, насланные шаманом, и они лишили разума обитателей Центра: те защищались от них Огненным Решетом.
Но сейчас это был куда страшнее, чем в первый раз. Куда сильнее!
В каждой ячейке Огненного Решета зарождался новый луч и отвесно падал на землю. Чудилось, вся тайга утыкана узкими серебристыми лезвиями, повергающими в прах все живое.
И увидел Эркели, что заметались, спасаясь, в едином порыве звери, змеи, камни, деревья… но напрасно. И еще увидел он, что новый смертоносный луч-нож летит сверху туда, откуда поднимался к небесам самый первый, самый широкий луч, а вслед за этим столб света угас, а вместо него оттуда, где таился проклятый Центр, поползло облако густого дыма. Детище уничтожило то, что его породило!
Пророчество далучин продолжало сбываться!
Но только один миг радовался Эркели, ибо Огненное Решето не сошло с небес… Точнее, оно бледнело, бледнело, да, но слишком медленно, и еще продолжало посылать лучи-ножи на землю. И внезапно один из них ударил в дерево, под защитой которого Эркели стоял все это время. В дерево, сохранившее память о том, первом Огненном Решете!..
Глухой стон вырвался из недр планеты. Земля содрогнулась, и Эркели всем телом своим ощутил, как скрипит, грохочет вдали Шаман-камень…
Дерева, под которым только что стоял Эркели, больше не было. На его месте зияла расщелина, и густой туман медленно поднимался из земных недр — белый и вязкий, отнимающий дыхание. А вместе с этим туманом поднимались из Нижнего Мира все его обитатели.
Мертвые, в покое усопшие, и убитые, жаждущие отмщения, и убийцы их; малые дети и нерожденные младенцы; заботливо схороненные и лишь наспех забросанные землей; тени зверей и птиц, подстреленных охотниками, — все они поднимались из глубин земных вместе с призраками, чудовищами, исчадиями ужаса, вместе с существами кромешными, вместе с Хорги и жертвами Хорги, — выходили без взаимной вражды, ибо все они сейчас спасались бегством.
Взбунтовавшееся оскорбленное нутро земли извергало их из себя, и они шли, густым потоком обтекая неподвижно застывшего Эркели, а он чувствовал, как омывают его тело волны страха и любви, ненависти и печали, горя и жалости, — всех чувств, всех мыслей, живых и усопших, ныне отторгнутых Землей.
Земля дрогнула.
Стон еще тяжелее, еще горше прежнего вздыбил Шаман-камень, и вот медленно, но неостановимо эта миллионолетняя глыба обмякла, расслоилась… рассыпалась в прах. Нутро земли взревело, заглушая шум сызнова творящегося Хаоса: треск сломанных деревьев, грохот дробящихся скал, рев взбесившейся реки, вой всего живого, почуявшего последний, смертный миг.
Из глубокой раны, отверзшейся там, где только что величаво высился Шаман-камень, ударил огненный фонтан, и пламя разлилось по морщинам земли, сглаживая их и очищая от грязи, что накопилась в течение лет, веков, тысячелетий.
Рыдания земли не смолкали. Чудилось, он корчится в родовых муках, выпуская погибель свою из собственного чрева.
