звонницы? Нигде не услышишь такого малинового звону.
И Васюта, уняв робость, обо всем этом поведал. Лицо святителя тронула легкая улыбка.
– Добро речешь, сыне… А еще чем славна земля твоя? Кто из великих чудотворцев осчастливил Русь православную?
– Преподобный Сергий, владыка. Сын ростовского боярина Кирилла. Много лет он жил в скиту отшельником, а засим Троице-Сергиевой лавре начало положил.
– Хвалю, отрок… Чти грамоту от мирян, отец Мефо-дий.
Патриарший казначей приблизился к Иову и внятно, подрыгивая окладистой бородой, прочел:
«Мы, крестьяне села У гожи, выбрали и излюбили отца своего духовного Василия себе в приход. И как его бог благоволит, и святой владыка его в попы посвятит, и будучи ему у нас в приходе с причастием и с молитвами быть подвижну и со всякими потребами. А он человек добрый, не бражник, не пропойца, ни за каким хмельным питьем не ходит; в том мы, старосты и мирские люди, ему и выбор дали».
Патриарх кивнул и повелел Васюте подойти ближе.
– А поведай, сыне, что держит землю?
– Вода высока, святый отче.
– А что держит воду?
– Камень плоек вельми.
– А что держит камень?
– Четыре кита, владыка.
– Похвально, отрок, зело похвально. А горазд ли ты в грамоте? Подай ему псалтырь, Мефодий.
Васюта принял книгу, оболоченную синим сафьяном, и бегло начал читать.
– Довольно, сыне. Прими мое благословение.
Сложив руки на груди, Васюта ступил к патриарху,
пал на колени. Иов высоко воздел правую руку.
– Во имя отца и сына и святого духа! – истово промолвил он и, широко перекрестив, коснулся устами Васютиной головы.
В тот же день отобранных патриархом ставленников рукополагали в священники.
Из храма Васюта Шестак вышел отцом Василием.
Глава 6 СКИТ
Луч солнца, пробившись через густые вершины, пал на лицо. Болотников проснулся, поднял голову. Васюта лежал рядом и чему-то улыбался во сне.
– Вставай, друже. Пора.
Васюта очухался не сразу, а когда наконец открыл глаза, то по лицу его все еще блуждала улыбка.
– Эх-ма… Погодил бы чуток. Такое, брат, привиделось, – потягиваясь, весело проговорил он.
– Аль где на пиру был?
– Пир что… С Парашкой провожался. Вот бедовая!
Васюта тихо рассмеялся и опустил ладони в траву, облитую росой. Умыл лицо.
– Экая благодать седни… Не полегчало, паря?
– Кажись, получше, – ответил Иванка, хотя чувствовал во всем теле слабость.
В лесу тихо, покойно. Над беглецами распустила широкие ветви матерая ель; под нею росли две тоненькие рябинки, упираясь кудрявыми макушками в колючие лапы. Минет налетье-другое, и будет им тесно, не видать рябинкам ни солнца, ни простора: могучая ель навсегда упрятала их в свое сумеречное царство. А чуть поодаль ель переплелась вершиною с красною сосною, слилась с нею в единый ствол, породнясь навеки.
– Чуден мир, друже. Глянь, – повел рукой Иванка.
– Чуден, паря, – поддакнул Васюта, разматывая ко-тому. – Давай-ка пожуем малость.
Доели хлеб и мясо и побрели по замшелому лесу; кругом гомонили птицы, радуясь погожему утру.
– Дорогу ведаешь? – спросил Иванка.
– Не шибко, – признался Васюта. – Айда на восход, а там, версты через три, должны на ростовскую дорогу выйти.
Шли неторопко: лес стоял густой и коряжистый.
– Много о себе вчерась сказывал, да токмо о ватаге умолчал. Пошто к Багрею пристал?
– А к Багрею я и не мнил приставать. Он меня сам в полон свел.
– Это где же?
– Из Москвы я с торговым обозом возвращался. Аг-лицкие купцы везли кожи на Холмогоры, а обозников они в Белокаменной подрядили. Вот и я с ними до Ростова. А тут ватага нагрянула. Купцов и возниц перебили, а меня оставили.
– Чем же ты Багрею поглянулся?
– Из Москвы-то я батюшкой вышел. На телеге в скуфье да в подряснике сидел, вот и не тронули лихие. Нам-де давно попа не доставало, грешные мы, будешь молиться за нас, да усопших погребать по христианскому обычаю, нельзя нам без батюшки. Поначалу стерегли накрепко, из подклета не выпускали, а потом малость волюшки дали, стали на разбой с собой брать. Противился, да куда тут. Багрей все посмеивался: «Али без греха хочешь прожить? Не выйдет, отче, в моей ватаге ангелов не водится. Бери топор да руби купчишек. А грехи свои потом замолишь». Пытался бежать, да уследили. Одного лихого шестопером 156стукнул, тот замертво упал. Хотели в волчью клеть кинуть, да Багрей не дал. Мне, говорит, поп-убивец вдвойне слюбен. Седмицу на цепи продержали, а потом вина ковш поднесли и вновь на татьбу взяли. Веселый стал, дерзкий. Купца топором засек. После хмель вылетел, да уж поздно, мертвого не воскресишь. А Багрей еще пуще смеется: «Душегуб ты, батюшка, государев преступник. Купчина царю Федору соболя вез, а ты его сатане в преисподшо. Негоже, батюшка. Отныне и стеречь не буду. Что татя в железах держать?» Но сам все же упредил: «А коли уйти надумаешь – патриарху грамоту отпишем. У него истцы покрепче земских, разом сыщут, и не видать тебе бела света. Так что, отче, бежать тебе некуда». Я после того подрясник на кафтан сменил, осквернил я попову одежу. А вскоре тебя в яму кинули, вот и весь сказ.
– Не заробел уйти?
– А чего робеть. Ужель средь лихих жить? Багрей чисто упырь, родной матери не пожалеет. Страшный человек!
– Верно, друже. Легче со зверем повстречаться… А теперь куда?
– Покуда в Ростов, Схожу в Угожи, старцам повинюсь, нельзя мне теперь в батюшки. По Руси подамся, а может, с тобой пойду. Сам-то далече ли?
– Далече, друже… Где ж дорога твоя? Тут самое раз-глушье.
– Никак, заплутали, Иванка.
Лес стоял сплошной стеной – дремучий, дикий.
– Забрели, однако, – присвистнул Иванка.
– А, может, напрямик? – предложил Васюта.
– Нет, друже. Давай-ка примем вправо.
Прошли еще с полверсты, но лес не редел и, казалось, становился все сумрачней и неприступней. Чуть поодаль громко ухнул филин. Васюта вздрогнул, перекрестился.
– Сгинь, нечистый!
Теперь уже взяли влево, но вскоре Васюта остановился.
– Зришь сосну горелую? Должно, Илья стрелу кинул. Опять сюда пришли.
– Были мы тут, – кивнул Иванка.
– Леший нас крутит, лесовик, – понизил голос Васюта и вновь осенил себя крестом. Огляделся, скинул котому и принялся разматывать кушак с зипуна.
