Привратник ухмыльнулся, пегую бороду щепотью вздернул.
– Ишь ты! Все святцы постиг.
– А теперь скажи мне, мил человек – почем нынче на торгу добрый суконный кафтан? – елейно продолжал выспрашивать Афоня.
– Четыре гривны, братец.
– Так-так, – поблескивая глазами, раздумчиво протянул бобыль, а затем проговорил участливо. – Вижу, одежонка на тебе, Игнатий, свет Силаньтьев, немудрящая да и лаптишки княжьему человеку не к лицу. Проведи нас к князю в хоромы, а мы тебе за радение на суконный кафтан да сапоги из юфти полтину отвалим. Глядишь, день святого Игнатия в обновке справишь.
– Отколь у вас экие деньжищи? Поди, врешь, братец.
Афоня тронул за рукав Болотникова, шепнул:
– Вынимай мирскую полтину, Иванка. Показать Иг-нашке надо. Дело верное, клюнет.
Болотников протянул бобылю деньги. Афоня, зажав монеты в кулаке, показал их привратнику.
У Игнашки аж борода заходила, в глазах заполыхали жадные огоньки.
– Давай сюды, братец. Так и быть, провожу вас к князю.
– Э-э, нет, мил человек. Поначалу службу сослужи, а потом и награду получишь.
Привратник смятенно заходил вдоль подклета. Князь Андрей Андреевич крут на расправу. Выпускать мужиков не велено. А вдруг у них какой злой умысел противу князя. Случись что – и головы не сносить.
А бобыль все заманчиво вертел монетами, смущал привратника, говорил речисто:
– Али тебе обновка не нужна, отец родной? Отомкни замок, батюшка. А мы тихонько – ив хоромы. Людишки мы смирные, князя долгими речами неволить не станем. Порадей за мирское дело. А уж коли тебя князь слегка кнутом и попотчует – стерпи, милок. Полтина на дороге не валяется.
Игнатий покряхтел, покряхтел и отомкнул висячий замок.
– Грех на душу беру, православные.
– Один бог безгрешен, отец родной. Нет на Руси человека, чтобы век свой без греха прожил. У святых отцов не найдешь и концов, батюшка, – ласково проронил Шмоток.
Болотников поднялся с пола и тихо похвалил бобыля:
– Тебе только думным дьяком быть, Афоня. Ну и хитер!
Привратник, воровато озираясь по сторонам, подвел мужиков к терему. Кабы Якушка не заметил, тогда – пропащее дело.
По двору сновали холопы в легких летних кафтанах, бабы и сенные девки в цветастых сарафанах, в повойниках 74, кокошниках 75и киках.
Поднявшись на красное крыльцо, Болотников решил: «Ежели князь жита крестьянам не даст – о грамотке ему поведаю. Была не была. Иначе голодовать всему страдному люду».
У спального холопа Игнатий выведал, что князь только что покинул моленную и теперь снова собирается в сад дрова поколоть.
Привратник легонько стукнул в дверь, перекрестился, вошел в палату и разом бухнулся на колени. Задевая длинной пегой бородищей заморский ковер, проронил со смирением:
– Уж ты прости раба своего, батюшка князь. Не прикажи казнить, дозволь слово молвить.
Андрей Андреевич недовольно глянул на холопа, что без спросу, без ведома в палату ввалился.
– Уж не во хмелю ли ты, Игнашка?
– Отродясь на службе твоей зеленым винцом не баловался, батюшка князь. Привел я к тебе двух мужичков. Уж больно дело у них до тебя велико, сказывают. Прими, милостивец, – торопливо выпалил Игнатий и, не дожидаясь княжьего слова, на свой страх и риск распахнул дверь. В палату вошли гонцы, перекрестились на киот, низко поклонились.
– Ну и дела! – вконец осерчал Телятевский и, сняв со стены ременный кнут, больно огрел привратника по широкой спине.
Игнатий ойкнул и задом пополз к двери, возле которой уже стоял Якушка, привлеченный шумом.
– Игнашку сведи в подклет да батогами как следует награди, – приказал князь.
Когда Якушка закрыл за привратником двери, Андрей Андреевич опустился в кресло и холодно взглянул на крестьян, раздумывая, чем наказать упрямых мужиков.
– Пришли мы к тебе от всего мира, князь. На селе жито кончилось. Каждый – по одной-две десятины недосеял. Пустовать земля будет, голод зачнется, тогда и оброк селянам не осилить. Окажи милость, князь. Выдай на мир двести четей хлеба. На покров сполна возвратим и оброк справим, – промолвил Болотников.
Покуда молодой страдник говорил, гнев у Андрея Анд-ревича немного поулегся, да и речь статного чернявого детины показалась ему разумной.
– Много просят мужики. А вдруг земля не родит? Чем тогда долг князю отдадите?
К такому вопросу Иванка был не готов. И в самом деле – неурожай частенько тяжелым жерновом ложится на крестьянские плечи. Однако, поразмыслив, нашелся:
– В селе твоем, князь, почитай, одни старожильцы да серебреники остались. У многих лошаденки и другая живность на дворах стоит. Назему в стойлах накопилось довольно. А ежели еще с твоей конюшни вывезти на ниву позволишь – будет хлеб, князь. Пораньше встанем, попозднее ляжем. Работа да руки – надежные в людях поруки. Так на миру сказывают.
Андрей Андреевич поднялся из кресла, шагнул к Болотникову:
– Вижу, не одной силой крепок ты, а и умишком бог тебя наделил. Отца твоего Исайку знаю – башковитый мужик. Однако с житом нонче всюду туго, молодец. Ступайте покуда во двор, а я поразмыслю, что с миром делать.
Хотел было Болотников о грамоте заикнуться, но снова не решился. А вдруг князь еще смилостивится и прикажет дать селянам жита.
Гонцы удалились, а князь посла л Якушку за торговым приказчиком. Пока челядинец разыскивал Гордея, Андрей Андреевич вновь взялся за гусиное перо и углубился в расчеты.
Двести четвертей хлеба – это сто двадцать рублей. Деньги немалые. На них целый табун хороших рысаков можно купить. Пожалуй, не грешно и отказать крестьянам… А оброк? Парень, кажись, дело говорит. Ниве пустовать нельзя. Тут и мужику, и князю урон немалый. А ежели и в самом деле недород или хлеб градом побьет? Тогда и вовсе быть в убытках.
Когда пришел торговый приказчик, Андрей Андреевич высказал ему свои сомнения. Гордей Данилыч, помолчав, произнес:
– Мне всякие князья были ведомы. Многие бы из них мужикам кукиш показали да батогами выпороли за нерадивость. Да токмо проку в том мало. Это, вон, князь Василий Федорович единым днем привык кормиться, а тебе, батюшка, это не с руки, потому как наперед завсегда заглядываешь. Послушай холопишка своего верного, князь. Я бы своим худым умишком вот что посоветовал. Ведаю я. что в вотчине твоей заброшенных земель под перелогом до сотни десятин пустует. Нива та бурьяном поросла, но ежели ее сохой ковырнуть да назему положить, то четей по десяти снять с десятины можно. Вот и прикинь, князь, всю выгоду. Почитай, четыре тыщи пудов хлеба! Пущай мужички за долг перелог твой по осени поднимут. Выдашь им двести четей, а обернется впятеро.
– Светлая у тебя голова, Данилыч. Кличь мужиков да грамотку отпиши приказчику Калистрату.
ЧАСТЬ IV КАБАЛЬНЫЕ ГРАМОТКИ
Глава 1 СУНДУЧОК
