– Будет охать, старая. Доставай медовухи гостю, – прикрикнул па Матрену бортпик и потянулся в поставец за чарками.
Пока Матрена собирала немудрящий ужин, Василиса присела на лавку. Нежно смотрела на Иванку, вся светилась, ласково блестя большими синими очами.
А Матвей повел степенный разговор. Подробно расспрашивал Болотникова о Москве, ратной жизни, битве с ордынцами…
Хорош старый бор в ночную пору. Тихо шуршат величавые сосны и ели. Запах густой и смолистый. Яркие звезды в ясном небе. Покойно и дремотно.
Иванка и Василиса под дозорной елью. Повеяло свежестью. Василиса поежилась и придвинулась ближе к парню. Иванка притянул ладонями пылающее лицо Василисы и молча, крепко поцеловал в полураскрытые жаркие губы.
– Иванушка, милый… Как я ждала тебя. Сердце истомилось.
– Теперь будем вместе, Василиса. Завтра заберу тебя в село. Согласна ли? – ласково шептал Иванка.
– Не могу без тебя, Иванушка. Желанный ты мой, – вымолвила Василиса и, выскользнув из объятий Иванки на мягкую душистую хвою, протянула руки. – Иди же ко мне, любимый…
Когда солнце поднялось над бором, Иванка и Василиса пришли в избушку. Старики уже поднялись. Матрена суетилась у печи, готовила варево, всхлипывала. А бортник молчаливо сидел на лавке и переплетал сеть для мережи.
Взяв Василису за руку, Иванка, заметно волнуясь, проговорил:
– Надумали мы с Василисой повенчаться. Просим благословения вашего. Не откажите, люди добрые.
Матрена, выронив ухват, застыла у печи, а затем со слезами кинулась на грудь Василисы, заголосила:
– Матушка-а-а ты моя… лебединушка-а! На кого ты меня оставляешь…
Дед Матвей завздыхал, смахнул слезу со щеки и, дернув старуху за рукав сарафана, произнес строго:
– Погодь, старая. Дай слово молвить.
Когда Матрена, сгорбившись, опустилась на лавку, бортник продолжил:
– Сиротка она, парень. Но мы ей и отца и мать заменили. По нраву нам пришлась. Одначе в девках ей не век куковать. Вижу, самая пора приспела. Да и недобрые люди сюда зачастили. Становитесь на колени, молодшис, благословлю вас. Подавай, старая, икону.
Роняя обильные слезы, благословила молодых и Матрена.
– Живите в любви да согласии. Уж ты береги нашу лебедушку, Иванушка. Храни ее пуще злата- серебра.
Поднявшись с колен, Иванка обнял поочередно стариков. Сели за стол. Налив всем по чарке медовухи, бортник молвил степенно:
– Ты вот что, парень. Мы, чай, не цыгане какие. Все надлежит делать по-христиански, как богом указано. Через недельку засылай ко мне сватов. Мать твоя у меня на заимке годков десять не была. Посидим, потолкуем, невесту покажем. Уж коли приглянется наша дочка твоим старикам – будем свадьбу на селе играть. Вот так-то, родимый. А покуда Василиса у нас поживет.
Слова бортника омрачили Иванку. Но издревле заведенный порядок рушить нельзя.
Чокнулся чаркой с Матвеем, глянул на счастливую Василису и проговорил:
– Будь по-твоему, отец. Через неделю ждите сватов.
Глава 3 НА ДАЛЬНЕМ ПОКОСЕ
Болотников отыскал приказчика на дальних княжьих покосах, где вотчинные бобыли ставили в лугах стога.
Прошлым летом Калистрат Егорыч недосмотрел за косцами. Стога сметали мужики плохо, гнетом не стянули, макушки не причесали и ничем не прикрыли. А тут по осени дожди зачастили. Почитай, половину сгноили сена. Потому приказчик нонче сам за бобылями присматривал.
Иванка спрыгнул с коня и не спеша подошел к Калистрату. Произнес холодно, без всякого поклона, чем немало удивил и Мокея и бобылей притихших:
– Есть к тебе дело, приказчик.
Мокей выступил вперед, прикрикнул, поднимая кнут:
– Забылся, Ивашка. Докладывай по чину, а не то!..
Болотников зло сверкнул на челядиица глазами:
– Не стращай. Отойди в сторонку.
Мокей ошалело заморгал диковатыми глазами, а Калистрат Егорыч, утирая шапкой вспотевшую на солнце лысину, заворчал сердито:
– Ты чегой-то дерзишь, сердешный. Прикажу тебя батогами бить за непочтение.
– Ох, любишь ты, когда перед тобой спину ломают, приказчик. Только батоги теперь забудь. Покуда я княжий стремянной и прислан к тебе Телятевским с грамотой, – припугнул Калистрата Иванка.
– Вон оно как, сердешный. Выходит, при князе нонче служишь, – с досадой крякнул Калистрат Егорыч.
Иванка вытянул из-за пазухи бумажный столбец и передал приказчику княжий наказ.
– Так-так, сердешный. Повеление батюшки Андрея Андреевича сполню, – вымолвил Калистрат Егорыч и напустился на бобылей:
– Чего рты разинули. Вершите стога, окаянные!
Бобыли взялись за вилы и потянулись к копнам. Иванка, не обращая внимания на озадаченных приказчика и
Мокея, подошел к стогу, задорно крикнул стоящему наверху:
– А ну, принимай сенцо, Потапыч!
– Енто можно. Эких работничков – да побольше. Как с басурманами управились, Иванка?
– Побили поганых, Потапыч. Прытко от нас бежали, только лысые затылки сверкали, – весело проговорил Иванка, вскидывая на стог большую охапку сена.
Бобыли подтаскивали сено к стогу, а Болотников, стосковавшись по крестьянской работе, скинув суконный кафтан на пожню, один успевал подавать Потапычу. Да все покрикивал:
– Ходи веселей, борода!
Через полчаса Потапыч совсем запарился. Отдуваясь, уселся на вершине стога, свесив вниз длинные ноги в об-лезных лаптях.
– Уморил ты меня, парень. Дай передохнуть малость.
– Отдыхай, Потапыч. А я к отцу поскачу. Он нонче тоже стога вершит.
••••••••••••••••••••
Оставив за старшего Потапыча и строго-настрого предупредив бобылей, чтобы княжыо работу выполняли споро и с толком, Калистрат Егорыч поспешил с Мокеем в Богородское.
– Забыл спросить у смутьяна, вернулся ли Афоня Шмоток. Поди, в бега подался, лиходей, – сердито проговорил приказчик, выехав на проселочную дорогу.
Приехав в свою просторную в два яруса избу, Калистрат Егорыч, не мешкая, снарядил Мокея с двумя дворовыми за бобылем.
Но вернулись челядинцы без Афони.
– Нету Шмотка дома. Баба его сказывала, что в лес за малиной подался.
Калистрат Егорыч затопал на дворовых ногами.
– Бегите в лес, дурни! Ищите Афоньку.
Приказчик еще долго сновал по двору, плевался, громко бранился, пока не вспомнил про княжыо грамоту. Писал в ней Андрей Андреевич, что по указу великого государя всея Руси Федора Ивановича
