— Извини, Ниночка. Ко мне Запорожец.
Тяжело переводя дыхание, он приблизился к Петру, принял свернутую трубочкой корректуру, отрывисто спросил:
— Что это?
— Владимир Ильич просил передать. Материал для «Материалов…».
— Как он себя чувствует?
— Как человек, которому нездоровье немного помешало работать.
— Когда мне удобно его навестить?
— Сию минуту.
— Но это, простите, невозможно. Я… не готов.
— Тогда подготовьтесь хорошенько. Именно потому, что Владимир Ильич готов наступать далее «Материалов…».
— А вы не лишены юмора, Петр Кузьмич.
— Стараюсь. Но до вас мне далеко, Петр Бернгардович.
— Спасибо, что потрудились, — в голосе Струве появились отстраненность, сухость. — Я сегодня же передам статью Владимира Ильича в типографию Сойкина.
Уже выходя па Литейный проспект, Петр услышал за спиной чьи-то торопливые шаги, взволнованный оклик:
— Василий Федорович! Василий Федорович!
Это была Антонина. Не рассчитав бега, она налетела на Петра.
Он придержал ее за плечи, а вроде как обнял.
— Ах, это ты, птичка-невеличка? Какими судьбами?
— У дяди была, — переводя дух, сообщила Антонина. — Он в складе работает. У барыни Александры Михайловны.
— Вот как? — удивился Петр.
— Ага. Кузьма Иванович Никитин. Может, знаете?
Платок у Антонины съехал набок. Гладко подобранные волосы на лбу распушились. Глаза сделались большими. Да они у нее зеленые, с мягкой голубизной. Чистые-чистые. Кожа на висках и возле носа матовая, будто у молоденького масленка. Губы яркие, горячие. Из них толчками выбивается дыхание.
— Знаю, — с запозданием ответил Петр и, не удержавшись, поправил на ней сбившийся платок. — Муж кухарки? Тихий такой, запойный? Укладывает в короба книги?
— Он, он, — обрадованно закивала Антошша. — Запойный, зато честный. Он, когда проспится, очень стыдом мучается. Барыне от этого только польза: за троих работает…
Ни дождя, ни солнца не было, однако мимо них важно шествовали дамы с зонтиками, на французский манер именуемыми антукамп. Следом семенили нагруженные бонбоньерками прислужники. На бонбоньерках красовались изображения конфет и тортов.
Вприпрыжку неслись гимназисты. Звонко чеканя шаг, проходили обер- и штаб-офицеры. Немало попадалось и скромно одетых людей с книжными связками. Оно и неудивительно — Литейный проспект буквально набит книжными лавками, торговыми залами, складами.
— Куда теперь путь держишь? — спросил Петр.
— А хоть куда, — простодушно ответила Антонина. — У меня время есть. Могу вас проводить.
— Проводи. У меня тоже время есть. Воскресенье.
Петру оставалось передать Бабушкину перевод драмы Гауптмапа «Ткачи». Договорились встретиться у рыбной лавки на Малой Конюшенной. До назначешюго времени еще около часа.
Они не спеша двинулись по Литейному в сторону Невы.
— Так что же Кузьма Иванович? — спросил Петр, продолжая прерванный разговор. — Почему он и тебя не устроил к Калмыковой?
— Он устроил. Да я не удержалась. У барыни как? Приказчиков нет, только помощницы. Да еще Кузьма Иванович и пять мальчиков-сирот. Один из них стал воровать. А на меня пало. Как я плакала, как плакала… Пришлось к Кенигу идти, на бумагопрядильню.
— Неужели Александра Михайловна не разобралась?
— У них сердце мягкое, сирот жалеют. Учительшу к ним взяли. Чтобы, значит, в книгопродавческую школу готовить. Как только шесть часов — шабаш, садятся у нее в кабинетах и умничают, и умничают! А я не сирота, опять же в годах… С меня и спрос. Врать не буду, барыня меня не гнала. Они добрые. Но разговаривать стали по-другому, ровно я с улицы, не знакомая им. А главная их помощница и вовсе стыдно со мной обошлась. Говорит: Кузьма пьет, а эта крадет — божья семейка… Я и ушла, чтобы дядю не стронуть. Он у меня хороший.
— И напрасно ушла, — даже рассердился Петр. — Раз ушла, значит, вину свою признала.
— А как же быть, если жизни не стало? Молодой барин тоже… глядит… Нет, ушла и ушла. Надо было.
— Э-эх! Александра Михайловна — редкостный человек. С ней так легко объясниться…
— Хорошие, они хорошие, — поддакнула Антонина. — Книги для сельских школ подбирают. Чтобы поинтересней. А интересные нельзя. Про електричество там… и другое разное. Зачем крестьянам про его знать, ежели пророк Илья по небу в колеснице катается? Но барыня умные. Когда интересных книг нет, волшебные фонари дают. И картинки к ним. Про Конька про Горбунка. Про Царя про Гороха… У них даже обыски делали.
— Вот как?
— Делали! Я сама видела, — понизила голос Антонина. — Жандармский чин увидал у барыни в кабинетах палку с ножом. Спрашивает: что это? А барыня в ответ: мол, есть такая страна Сиам; когда, мол, мой сын убывал оттудова, то сын короля дал ему эту пнку на память.
— Петр Бернгардович?
— Нет, настоящий сын… Ну и вот, обыскивают жандармы дом, а тут подъезжает карета. Ага. Выходит нарядная дама — от самой государыни Марии Федоровны, просит собрать книги для детского приюта. Барыня спрашивают: кому во дворце можно сдать книги, когда они подберутся? Тут городовой, дворник и понятые шасть в двери! Будто их и не было! Умора… У барыни очень высокие господа с заказами бывают. Ого! У них пенсия, я слыхала, две с половиной тыщи. С такой можно обысков к себе и не пускать…
Антонина семенила рядом с Петром, пытаясь попасть к нему в шаг. Заметив это, он замедлил движение. Они повернули назад, к Невскому проспекту, и скоро окунулись в его стремительный водоворот.
Вот и начало Малой Конюшенной. На углу для обозрения выставлены диковинные часы. Не часы, а дворец со множеством циферблатов. На одних бежит только секундная стрелка, на других — минутная. Следующие показывают часы, дни, недели, месяцы, годы. Даже сквозь гул проспекта слышно тиканье множества механизмов.
Антонина зачарованно замерла. От восторга даже рот открыла.
Про часы на Малой Конюшенной в последних выпусках сообщали почти все петербургские газеты, поэтому Петр, склонившись к Антонине, со знанием дела объяснил:
— Немецкие мастера делали их двенадцать лет — для герцога Брауншвейгского. Герцог подарил их жителям Женевы. Это столица Швейцарии. Там их купил русский генерал Ростовцев. Но в часах что-то испортилось. Зя починку взялись умельцы знаменитого Мозера. Теперь Ростовцев не то подарил их Петербургу, не то решил просто показать искусство Мозера. А скорее всего — похвастать…
— Я сроду такого не видела!
— Вот и любуйся, — посоветовал Петр. — А мне отлучиться надо. Дела.
— Вы придете? — встревожилась Антонина, и эта ее тревога была так по-детски искренна, так трогательна, что Петр с чувством сжал ее руку:
— Непременно! Ты жди… Если хочешь, сосчитай, сколько здесь циферблатов. Потом скажешь.
…Бабушкина у рыбной лавки не было.
Петр прошел мимо, поднялся в булочную, где на видном месте под стеклом были выставлены ремесленные и торговые права хозяина заведения, купил коробку монпансье для Антонины и не спеша двинулся назад. На этот раз Бабушкин оказался на месте. Он делал вид, что рассматривает богатства,
