кофейники и проч. На другом конце стола лежали также грудой железные кольца с заветной надписью:
«Gold gab ich fur Eisen».
Герте долго пришлось ждать очереди, хотя все делалось быстро и просто. Женщины молча клали на стол принесенные вещи и отходили к другому краю, где выбирали железное кольцо.
Но чем ближе подходила очередь, тем чувство робости и стыда все более овладевало Гертой. И когда, наконец, она очутилась на виду у самого стола, со своей сумкой в руке, она вдруг растерялась до такой степени, что не могла произнести ни слова.
Пастор в недоумении поднял на нее глаза, но, заметив ее смущение, ласково произнес:
– А вы что, мое дитя? Вы что?то хотите сказать?
– Да… я, – начала взволнованно Герта, теребя свой мешок. Но, увидя улыбочки, промелькнувшие на некоторых лицах, вдруг овладела собой и закончила: – У меня нет золота и серебра, как у этих дам. Я принесла, что могла.
Она раскрыла свою сумку и положила перед изумленными членами комитета на стол две тяжелые золотые косы. Окружающие с любопытством вытянули шеи.
– Вот, – продолжала Герта, – это мои волосы. Парикмахер сказал, что они стоят дороже десяти талеров. Я больше ничего не имею.
Шепот удивления пробежал в толпе. Члены комитета молча смотрели то на молодую девушку, похожую теперь на Эндимиона или Ганимеда, то на лежащие на столе пышные волосы.
Первый пришел в себя пастор.
– От имени родины благодарю вас, прекрасное дитя, – в волнении начал он. – Эти волосы стоят дороже, они стоят бесконечно дороже, как выражение высокого чувства!
Он торопливо отошел к концу стола, взял горсть железных колец и, подойдя к Герте, сказал:
– Дайте вашу руку. Никогда это святое кольцо не отдавалось за более благородную жертву.
Он выбрал из кучки колец небольшое кольцо и сам надел его на тоненький пальчик смущенной Герты.
– Да благословит вас Бог, дитя, – торжественно произнес он. – Скажите нам ваше имя.
– Дочь музыканта Гардера Герта, – тихо ответила девушка.
На нее уже смотрели с почтением. Пожертвовать кольцо или серьги – это довольно просто, но расстаться с таким природным украшением, отдать часть своей красоты – это слишком большая жертва для женщины. Недаром сами бессмертные боги пожалели великолепные волосы красавицы Береники и обратили их в блистающее созвездие.
Не одна из присутствовавших женщин в глубине души решила, что была бы неспособна на такую жертву…
Радостная и гордая вышла Герта на улицу. Словно она исполнила долг, давно тяготевший над нею. Одно ее удивляло – это, как казалось ей, преувеличенность похвал. Правда, она с грустью расставалась со своими косами, которыми любовались даже встречные, но все же это не стоит таких похвал. Она с гордостью глядела на свое железное кольцо.
Дожидавшийся ее на улице Рыцарь словно понял ее настроение и встретил ее радостным лаем.
Но Герта не была бы женщиной, если бы ее изредка не тревожила мысль, не очень ли обезобразила она себя и как взглянет на нее теперь этот красивый русский офицер?
IV
В просторной комнате, с окнами, выходившими в сад, у стола в глубоком мягком кресле сидел главнокомандующий союзными армиями светлейший князь Кутузов – Смоленский. На нем была теплая серая куртка с фельдмаршальскими погонами, украшенная Георгиевской звездой. Ноги фельдмаршала, укутанные меховым одеялом, покоились на высокой подушке. Одутловатое желтое лицо князя с отвислыми щеками и тройным подбородком имело болезненный и угрюмый вид. На широком львином лбу резко легла между бровей глубокая складка. Только единственный глаз светился по – прежнему затаенной, глубокой невысказанной думой…
С каждым днем фельдмаршалу становилось хуже. Он не испытывал никаких страданий, но силы его быстро таяли. Он с большим трудом уже мог подниматься с кровати или кресла. Он угасал заметно для всех окружающих. Но острый и проницательный ум его не мерк. Старый воин даже с ложа смерти зорко следил за событиями… Но он был одинок. С ним считались теперь только для вида.
На другом конце стола, окруженный бумагами, сидел молодой генерал в мундире с Аннинской звездой и Георгием в петлице. Это был любимец светлейшего, его бывший ученик в сухопутном кадетском корпусе, а теперь адъютант и помощник начальника его штаба, Карл Федорович Толь.
Бледное лицо Толя было гладко выбрито. Высокий кок надо лбом искусно взбит, височки ровно зачесаны вперед. Новый мундир застегнут на все пуговицы. В этом отношении Толь старался подражать императору, которого никто, даже в походе, при всех неудобствах военной жизни, не видел в неряшливом виде. Между тем Толь не был штабным франтом. Он прошел суровую боевую школу, начиная с итальянского похода бессмертного Суворова, где он сумел заслужить похвалу великого вождя и дружбу» не знавшего страха» Милорадовича, и кончая компанией минувшего года.
Толь сидел неподвижно, не прерывая молчания. А фельдмаршал не отрываясь смотрел на лежавшую перед ним на столе карту, и его старческие губы шевелились, словно он что?то шептал.
Из соседних комнат доносился гул сдержанных голосов, в открытые окна врывался заглушённый шум улицы за садом.
– Да, – произнес словно про себя фельдмаршал, откидываясь на спинку кресла, – пора остановиться.
– Что изволите сказать, ваша светлость? – спросил Толь, наклоняя голову.
Кутузов взглянул на него и, слабо ударяя обессиленной рукой по карте, раздраженно произнес:
– Ну да, конечно, перейти Эльбу легко!.. Да как вернуться? С рылом в крови!.. Вперед! Вперед! – продолжал он. – Освободили Берлин – угодили немцу, да кой черт в этом! Да их Блюхеру вахмистром быть, а не армией командовать… Этот генерал» вперед»… А я бы ему по… – Он тяжело перевел дух, потом закрыл глаза и коротко приказал: – Пиши, графу Витгенштейну.
Толь наклонился над столом и написал титул бумаги.
– Когда маршал Ней двинется к Дрездену из Франконии, – медленно диктовал фельдмаршал, – тогда, без всякого сомнения, корпус, концентрированный около Магдебурга, сделает диверсию на Берлин. В сем случае, не обращая на сие движение никакого внимания, извольте помышлять только о соединении с Блюхером и с главною нашей армией. Отделясь же от Дрездена, ослабите в сем месте силы наши так, что неприятель будет в состоянии прорваться чрез Эльбу и открыть сообщение с Варшавским княжеством. Оставя же Берлин несколько и на воздухе, удержите нашу главную операционную линию.
Кутузов замолчал.
– Король прусский не согласится оставить свою столицу» на воздухе», – заметил Толь, – его величество тоже.
– Тогда припиши: «Прусский двор сам видит необходимость сего», – спокойно добавил Кутузов.
Толь с удивлением взглянул на старого фельдмаршала, но не посмел задать вертевшийся на языке вопрос.
В это время на пороге показался молоденький адъютант и доложил:
– Лейб – медик его величества короля прусского профессор Гуфеланд просит позволения войти к вашей светлости.
Кутузов промолчал, пожевал губами и потом произнес с легкой иронией:
– Что ж, пусть войдет. Не будем обижать нашего дорогого союзника.
Адъютант исчез и через минуту пропустил в комнату человека в длинном черном сюртуке, с холодным важным лицом, с острыми, блестящими глазами.
Он низко поклонился фельдмаршалу.
