концу. Видимость независимости сохраняли только покорные Москве Рязань и Псков. Падение остатков их самостоятельности было предрешено.
Строительство единого Русского государства отразилось на изменении титулатуры великого князя. Еще в 1425 г. великий князь был «владимирским», которому подчинялся и Новгород («будет князь великий Владимерьскыи, Новугороду Великому и всеа Русии»)[951]. В докончании от 31 августа 1449 г. с Казимиром IV появляется уже более пространный титул: «московъскии, и новгородский, и ростовъскии, и пермъскии, и иных»[952]. Но княжеств, присоединенных к Москве, становилось все больше и больше, и титул не успевал их поглощать. После падения ордынского ига упоминание о Великом княжестве Владимирском становилось как бы одиозным, ибо напоминало о тех временах, когда ярлык на Великое княжество Владимирское выдавался в Орде. В 1485 г. присоединено было Великое княжество Тверское. Накануне этого под влиянием титула московских митрополитов и московский великий князь начинает называться «великим князем всея Руси». Это было итогом объединения Руси и программой на будущее.
Витязь выбирает путь
Задумчивая фигура витязя на распутье, который не знает, какую судьбу себе избрать, удивительно точно передает состояние Руси накануне «великой замятии» второй четверти XV в. Это уже потом панегиристы разных родов внушили читателям, что все было ясно и предопределено. «Москве самим Богом было предназначено стать «третьим Римом»», — говорили одни. «Москва стала основой собирания Руси в силу целого ряда объективных, благоприятных для нее причин», — поучающе разъясняли другие.
О первых — что и говорить! Хочешь верь, хочешь нет. А вот о вторых — стоит. При ближайшем рассмотрении все их доводы оказываются презумпциями, частично заимствованными из общих исторических теорий, выработанных на совсем ином (как правило, западноевропейском) материале. Главная из них заключается в том, что создание прочного политического объединения земель должно было произойти вследствие определенных экономических предпосылок — например в результате роста торговых связей. Указывалось еще на благоприятное географическое положение Москвы[953], и, наконец, отмечалась роль московских князей в общенациональной борьбе с татарами. Эти два объяснения не соответствуют действительности. Никаких «удобных» путей[954] в районе Москвы не существовало. Маленькая речушка Москва была всего-навсего внучкой-золушкой мощной Волги. Поэтому города по Волге (Галич, Ярославль, Кострома, Нижний) имели гораздо более удобное географическое (и торговое) положение.
М.К. Любавский писал, что древнейшее Московское княжество сложилось на территории, обладавшей «сравнительно скудными природными ресурсами. Здесь относительно мало было хлебородной земли — преимущественно на правой стороне р. Москвы; не было таких больших промысловых статей, какие были в других княжествах, — соляных источников, рыбных рек и озер, бортных угодий и т. д.». Транзитная торговля (о роли которой писал В.О. Ключевский) едва ли могла захватить широкие массы местного населения, тем более что начала и концы путей, по которым она велась, не находились в руках московских князей[955]. Москва, писал П.П. Смирнов, «как торговый пункт не обладала преимуществами в сравнении с такими городами, как Нижний Новгород или Тверь»[956].
Не был Московский край и средоточием каких-либо промыслов.
Важнейшими центрами солеваренной промышленности были Соль Галичская, Вологда, Нерехта; меньше — Переславль, Ростов, Северная Двина и Руса[957].
Крупнейшим центром соледобычи в это время была Соль Галичская. Там находились варницы посадских солеваров, московских и галицких бояр (в их числе фаворита («любовника») галицкого князя Юрия Дмитриевича Семена Федоровича Морозова)[958]. В 30-40-е годы XV в. Троицкий монастырь владел там тремя варницами, а Симонов — двумя.[959]
Начало солепромышленной деятельности крупных монастырей падает на первую половину XV в., когда и начался подъем солеварения вообще[960]. В 30-х годах помимо Подола добывали соль и в других местах Соли Галичской. Существовало там уже три колодезя — Верхний, Великий и Средний[961].
Значительным центром соледобычи была Нерехта с ее Большой и Малой Солью на реке Солоницс (левом притоке Волги), впадающей в Волгу неподалеку от устья Шексны. Среди владельцев варниц были бояре З.И. Кошкин[962], Р.А. Остеев, митрополия[963], Троицкий монастырь (три варницы)[964].
В Соли Переславской у Троицы было уже в 20-х годах XV в. четыре варницы[965]. Великому князю (до 1481 г.) шло с варницы по рублю и по 10 пудов соли с вари[966]. О Соли у Городца упоминается только в завещании князя Владимира Андреевича (около 1408 г.)[967]. Варницей в Ростове у озера Неро владел Симонов монастырь[968]. Солевары, которые работали на великого князя, занимались и продажей соли[969]. Варили соль и в Стародубе, у князя Константина Федоровича в вотчине[970].
Основным районом развития бортничества были Среднее Поволжье, районы Оки, Мурома, Рязани[971]. Бортники упоминаются в грамоте около 1432–1445 гг.[972] Мед входил в состав оброка.
Ну а Москва? В районах, прилегающих непосредственно к ней, не было никаких богатств — ни ископаемых, ни соляных колодезей, ни дремучих лесов. «В результате хищнического истребления лесов, — писал С.Б. Веселовский, — строевой лес в Подмосковье, главным образом сосна и ель, уже в первой половине XVI в. стал редкостью»[973]. Уже в 70-х годах XV в. появляются заповедные грамоты, запрещающие самовольную порубку леса [974].
Дорогостоящий пушной зверь был выбит. Только на юго-востоке Подмосковья сохранилась менее ценная белка[975]. В первой четверти XV в. в последний раз в Подмосковье упоминаются бобры (на реке Воре)[976]. Поэтому зоркий наблюдатель начала XVI в. Сигизмунд Герберштейн писал, что «в Московской области нет… зверей (за исключением, однако, зайцев)»[977].
Наиболее значительные места ловли рыбы располагались по крупным рекам, особенно по Волге, Шексне, Мологе, Двине, а также на озерах — Белоозере, Переславском, Ростовском, Галицком и др.
Разве только бортные угодья получили распространение и в Московском крае. Но мед, собиравшийся здесь, шел не на вывоз, а на изготовление напитков. Пили на Москве всегда много. В 1433 г. москвичи умудрились пропить великое княжение[978], а в 1445 г. — и самого великого князя, попавшего с перепою в татарский полон[979].
Воевать без вооружения нельзя. Меч, кольчуга, щит, шелом, копье и сабля — это прежде всего железо. В Северо-Восточной Руси было три более или менее значительных места, богатых запасами болотной руды. Это — Серпухов, Белоозеро и Устюжна Железопольская [980]. Спасибо, что белозерский князь Михаил Андреевич и серпуховской князь Василий Ярославич принадлежали к числу союзников Василия II, а то бы великому князю пришлось совсем туго. Ведь запасов железной руды в пределах самого Московского княжества не было.
П.П. Смирнов полагал, что основу подъема экономики в Московском княжестве составлял переход к трехполью при употреблении сохи-косули. Начало вытеснения подсечной системы земледелия паровой (с трехпольным оборотом) он относил к первой половине XIV в. «Лемех, или соха-косуля, да навоз на крестьянском поле» сделали, по его мнению, Калиту «самым богатым князем в Русской земле»[981]. Однако никакой сохи-косули в изучаемое время не было. С рубежа XIII–XIV вв. основным орудием на Руси становится двузубая соха с полицей и без нее[982].
