крестьян был «заказан» еще в годы царствования Федора Ивановича.
В какой форме осуществлялся запрет на выход, несколько проясняют новгородские документы, обнаруженные В. И. Корецким. В царской грамоте от 8 июля 1595 г. говорится о жалобе старцев Новгородского Пантелеева монастыря на то, что им «навести» крестьян во владения «не мочно, потому что ныне по нашему (царя Федора. — А. З.) указу крестьяном и бобылем вых[оду] нет, а казны деи у них… нет же». В грамоте от 25 июля 1595 г., адресованной кн. Д. А. Ногтеву, сообщается, что подходит срок пяти льготным обжам Пантелеева монастыря, а «навести» крестьян на них невозможно, «потому что ныне по государеву указу крестьяном и бобылем выходу нет». Текст, близкий к грамоте от 8 июля. Итак, как будто в Новгородской земле к 1595 г. действовал закон о невыходе крестьян (если это только не режим заповедных лет). В грамоте от 18 июля 1594 г. содержится распоряжение отдать крестьян старому их владельцу И. Баранову, отобрав у Лисицкого монастыря, «потому что по государеву указу велено в крестьянском владенье давати суд и крестьян велено отдавати назад всево за пять лет, а те крестьяне за Иваном за Борановым живут двенадцать лет». Наконец, в выписи 9 июня 1594 г. А. Ф. Бухарин писал, что его крестьяне на пустошах П. Т. Арцыбашева не живут. «А ныне, — прибавлял он, — твой государев указ: старее пяти лет во владенье и в вывозе суда не давати и не сыскивати» [697]. Текст повторяет июльскую грамоту 1594 г.
Все приведенные упоминания перекликаются с предшествующими и позволяют предположить, что около 1592 г. был издан закон, запрещавший крестьянский выход и устанавливавший пятилетний срок разбора крестьянских дел. Тогда указ 1597 г. можно рассматривать как развитие этого закона, т. е. как распространение его действия и на беглых крестьян. Временно или постоянно был запрещен крестьянский выход (скорее всего «покаместа земля поустроитца», как в уложении о тарханах), сказать трудно.
Впрочем, в литературе по поводу приведенных документов существует разномыслие. По В. И. Корецкому, около 1592/93 г. издан был общий указ, запрещавший крестьянский выход и содержавший установление пятилетнего срока подачи исковых челобитных по делам о крестьянах. Юридическим основанием запрета была запись в писцовых книгах, причем регистрацию крестьян в них правительство объявило обязательной. В. М. Панеях полагает, что термин «указ», употребленный в документах, допускает и толкование его как распоряжения по конкретному вопросу, не имеющему общегосударственного значения. Г. Н. Анпилогов, считая, что существовал закон о пятилетней давности дел о крестьянском владении и вывозе, склонен допустить, что режим заповедных лет сыграл в утверждении крепостничества большую роль, чем полагает В. И. Корецкий (в этом духе он и трактует грамоту 8 июля 1595 г.). Этот режим в начале 90-х годов распространен был на южные районы государства (в 1592 г. отказ тяглых крестьян был еще в районе Ельца). Р. Г. Скрынников пишет, что новая законодательная норма о пятилетнем сроке дел о крестьянах «не была облечена в форму законодательного акта», а «возникла в текущей судебной практике московских приказов из обобщения вполне конкретных прецедентов»[698] . Словом, вопрос нуждается в дальнейшем тщательном изучении.
Но так или иначе, пятилетний срок исковых дел о крестьянах существовал к середине 90-х годов и явился источником законодательной нормы 1597 г. А если так, то тогда, говоря о пятилетнем сроке сыска беглых, указ 1597 г. имел в виду не столько сакраментальную дату «101-й год», сколько практику пятилетнего вершения крестьянских дел. Поскольку указ 1597 г. говорил только о крестьянском побеге, то тем самым закон как бы склонялся к тому, чтобы рассматривать незаконным любой уход крестьян от господина. Это было шагом вперед в крепостническом мировоззрении правительства, ранее говорившего о «выходе», «свозе», «владении» крестьянами, а теперь лишь о крестьянах-беглецах.
И вместе с тем в условиях хозяйственной разрухи правительство не могло пойти на установление бессрочного сыска крестьян, т. е. на что оно пошло в уложении о холопах 1597 г. К тому же, проводя политику хозяйственного развития окраин страны (Сибири, Юга и Поволжья), куда устремлялся поток беженцев, Годунов не хотел препятствовать наметившемуся там экономическому подъему путем сыска и вывоза оттуда бежавших крестьян. Сравнительно небольшой срок сыска (пять лет) отвечал интересам помещиков окраин[699]. Впрочем, что будет в дальнейшем, никто не знал, и Борис, возможно, собирался вернуться к крестьянскому вопросу позднее. Он это и сделал, но уже в обстановке голода 1601–1603 гг., нарушившего его первоначальные планы решения крестьянского вопроса. Вспыхнувшая Крестьянская война перечеркнула начинания Годунова.
Восшествие на престол
(Земский собор 1598 г.)
Болезненный царь Федор Иванович пробыл на престоле недолго — менее 14 лет. 6 января 1598 г. он умер. Его преемница царица Ирина 15 января постриглась в монахини и удалилась «на покой». 17 февраля Земский собор избрал царем брата Ирины Бориса Годунова, но венчался он на царство только 3 сентября. О том, что происходило в придворных сферах с января по сентябрь 1598 г., сохранились многочисленные известия современников, как русских, так и иностранных.
Официальная версия интересующих нас событий содержится в окружной и утвержденной грамотах об избрании Бориса, а также в Сказании, занесенном на страницы разрядной книги[700]. Большой рассказ о восшествии на престол Бориса есть в московском летописце, вышедшем из служилой среды (автор близок к дворянам Яновым). Здесь рассказывается, что патриарх Иов якобы просил умирающего царя вручить «жезл царствия» Борису, но тот, «мало помолчав, рече: «Брат Федор»», т. е. якобы царь Федор хотел видеть на престоле Федора Никитича Романова, а не Бориса. Ирина на восьмой день по смерти супруга отправилась в Новодевичий монастырь, «не восхоте… царствовати». Тогда Иов, Освященный собор, бояре «и всякия служилыя и торговые люди, видя, что Борис мимо себя изобрати на государство не даст, начата молити его, дабы воцарился. Он же, кабы не хотя, отрицался клятвами». На четырнадцатый день по смерти Федора состоялось шествие в Новодевичий монастырь, а 3 сентября — венчание на царство[701].
В «Повести, како отомсти» (1606 г.) рассказ приобретает резко антигодуновскую направленность. Согласно «Повести», Федор умирает «от неправеднаго убивствия» Бориса. Именно Борис посылает по всем городам «злосоветников своих и рачителей», чтобы «на государство всем миром просили его». Никто против него не смел «глаголати», ибо все боялись его «злаго прещения, и казни, и межьусобные брани». Так «лукавством» Борис венчался царским венцом. Этот рассказ был расцвечен в «Ином сказании». С. И. Шаховской кратко пишет, что «народи же купно и единомышленно воздвигоша гласы свои, да царствует на Москве Борис». Тот сначала слезно отказывался, но потом «повеле народ собрати и обеща им, яко годе вам, тако и будет». Авраамий Палицын также писал, что Борис «от народнаго же множества по вся дни принужаем бывайте к восприатию царствиа… но никако же прекланяшеся» [702].
Подробный рассказ об избрании Бориса содержится во Временнике Ивана Тимофеева. Для Тимофеева Борис — раб, отравивший своего господина, т. е. царя Федора. «Рабоцарь» Борис скрывался в монастыре, как в берлоге, «лестне» — «в нехотения образе самохотящ нам поставитися». Издеваясь над Борисом, Тимофеев пишет, что «новоизбранный наш хотяй быти царь» ополчился на крымского хана, узнав, что тот не вступил в пределы Руси. В «Новом летописце» — официозном памятнике летописания 1630 г. — рассказывается, в частности, о последних днях жизни царя Федора и избрании Бориса. Когда патриарх Иов спросил у умирающего царя: «Кому сие царство и нас, сирых, приказывает и свою царицу?» — то Федор Иванович якобы ответил: «..в сем моем царстве и в вас волен создавшей наш бог». Следовательно, ни о каком «брате Федоре» (Романове) царь не упоминал. В летописце прямо говорится об избрании Бориса Земским собором. Бориса выбрали потому, что при Федоре все видели «праведное и крепкое правление к земле, показавше людем ласку великую». Только Шуйские не хотели видеть его на царстве[703].
Особенно интересны рассказы иностранцев, не связанные официозной идеологией. Основаны они на толках, ходивших среди русских современников. Так, Ж. Маржерет рассказывал, что, по мнению некоторых, Борис был «виновником» смерти Федора. После кончины царя он стал «более, чем прежде, домогаться власти, но так скрытно, что никто, кроме самых дальновидных, которые, однако ж, не осмелились ему
