через кривую призму телевидения и рассказы других детей, основанные, как правило, на тех же телеисториях. Информацию, предоставляемую педагогами на занятиях и внеучебных мероприятиях, воспитанники в большинстве своем расценивали как мало имеющую отношение к действительности. Уж очень не похоже было то, как понимался мир авторами учебников и книг, обязательных к прочтению, на то, о чем горланил с утра до вечера неизмеримо более простой и понятный телевизор. Воспитатели-педагоги видели эту разницу опасной трещиной, которую не всем выпускникам дано будет преодолеть, не провалившись. Поэтому занятиям, посвященным основам социальной адаптации, уделялось немалое количество учебных часов. Но… что такое были эти часы? «Все равно как рыбок, живущих в аквариуме, время от времени выпускать поплескаться в бассейн – дабы подготовить к вольной жизни в море, – говорила на этот счет Мария Семеновна на последнем педсовете. – Из всех воспитанников хорошо если десятая часть воспринимает эти занятия должным образом. И то… на уровне отвлеченных понятий. Дети с пеленок привыкли к тому, что все блага даются даром. И что, если чего-то не хватает, нужно требовать. Потому что им – обязаны. К сожалению, очень трудно привить им понимание того, что вне стен детдома эти правила не действуют… Взять вот старших девочек. Абсолютно убеждены в том, что смазливой мордашки и умения жеманно складывать губки и закатывать глазки вполне достаточно для обеспечения себе благосостояния. И не думаю, что это чудовищное… из ряда вон выходящее происшествие с Бирюковой хоть кого-то из них в этом разубедит…»
В этом Мария Семеновна не ошибалась. Воспитанницы старшего отделения воспринимали случившееся с Настей Бирюковой не как нечто ужасное, а как вполне приключенческую, сдобренную изрядной порцией романтического сиропа историю. Главным героем которой являлся новичок Олег Гай Трегрей.
На заднем дворе, громко называемом воспитанниками детдома «садом» (где росли только несколько тополей и яблонек), у одной из двух наличествовавших там скамеек (одна традиционно «пацанская», другая, соответственно, «девчачья») собрались девочки из старшего и среднего отделений. Полдюжины «карасей» – так величали мальчишек-младшеклассников – тоже вертелись вокруг «девчачьей» скамейки, привлеченные темой разговора.
– А видали, что он на физре выделывал? На брусьях? Евгеша опупел. «Где, – говорит, – ты занимался? Кто тебя тренировал? Я такие упражнения вообще первый раз вижу…»
– Да, а Евгеша-то у нас – сам гимнаст, мастер спорта. У него одних кубков две полки, а медалей…
– А англичанка-то вчера!.. Помните? «Что ты мне говоришь, я половину слов не понимаю»! А Пузырь с задней парты: «Я тоже так могу, как новенький»! И пошел белиберду нести. Вот ржач был!
– Настен, а правда этот Олег в психушке одному санитару ноги и руки переломал, когда тот к тебе полез?
– А я верю! Как он на брусьях крутился – куда там Джекки Чану. И мышцы у него, у новенького, вон какие… Да, Настюх?
– А правда он заграницей вырос? И у него батя реально международный шпион?
– А что вы хотите, если батя шпион, новенький по-любому в специальной школе, где юных шпионов готовят, учился. Там и не таким штучкам учат. Как в фильме «Дети шпионов», да? Настен, ну скажи!
– Настюх, а он в психушку спрятался, потому что за ним спецслужбы следят, да?
– Насть, а Насть! А правда, он поклялся, что никому тебя в обиду не даст?
– А вы уже целовались?
– Ты что! Ему на самом деле только четырнадцать, а выглядит он так – на семнадцать, – потому что ему особые препараты вводили.
– Настюх, а ты передатчик его уже видела?
– И какой у него передатчик? Нормальный?
– Заткнитесь вы, дуры! Чего ржете? У Насти с новеньким реально ведь отношения. Скажи же, Насть?
Настя только и успевала, что оборачиваться на каждый вопрос и поддакивать либо отмахиваться – в зависимости от степени серьезности вопроса. Все, что она могла рассказать, она уже рассказала. Все, на что хватило фантазии допридумать, допридумала. Она прекрасно понимала, что все эти смешки-дразнилки, которыми ее бомбардируют, лишь форма выражения почтительной зависти. Кукольное личико ее сияло. Изредка она кидала делано-равнодушные взгляды в сторону второй, «пацанской» скамейки, оккупированной старшими пацанами. Взгляды эти предназначались Сереже Жмыхе, который пару-тройку недель назад считался «ее парнем», но еще до известного происшествия с самовольной ночной отлучкой в клуб отказался от этого статуса – то бишь, попросту подло Настю «бросил». Девушка была уверена, что коварный Жмыха теперь скрытно страдает от своей опрометчивости. Градус популярности Насти взлетел до самого верхнего предела, да и новый парень Олег (никто из воспитанников не сомневался, что у новенького с Настей действительно «отношения») куда как круче этого несчастного Жмыхи.
– Идет, идет! – загомонили, приглушая голоса, девчонки. – Вон, Насть, смотри, твой идет!
Настя, как от нее и ожидали, кокетливо надула губы и чуть подалась навстречу приближающемуся Олегу.
Проходя мимо «пацанской» лавочки, Олег чуть замедлил шаг и поклонился. Ему не ответили, но в спину кто-то недоброжелательно процедил: «Выделывается, сука…»
Девочек Трегрей также приветствовал коротким поклоном.
– Я вдругорядь посетил Марию Семеновну, – сказал он, обращаясь к Насте. – Может статься, что уже в понедельник мы отправимся в полицейский участок.
– Хорошо! – улыбнулась ему Настя. По тону ее голоса было, впрочем, понятно, что причина предстоящего похода к полицейским ее мало интересует.
Олег, наклонившись, внимательно взглянул Насте в глаза.
– Сонливость и головная боль не беспокоят ли еще? – спросил он.
– Да все нормально! – махнула рукой девушка и, наверное, чтобы подтвердить истинность своих слов, помотала головой. – Ты садись с нами, чего ты стоишь!
– Сожалею, но меня ждут дела, – попытался было отказаться Олег, но со всех сторон затрещали девочки:
– Посиди, чего ты!..
– Какие еще дела?..
– Насть, скажи ему, пусть посидит!..
Олегу тут же освободили место рядом с Настей и чуть ли не насильно усадили на скамейку.
С «пацанской» скамейки долетело невнятное высказывание в облачке издевательского хохотка. Жмыха – это он отпустил по поводу новенького шуточку – вынул из кармана пачку сигарет и демонстративно закурил. Вслед за ним закурили еще несколько мальчишек.
Олег бросил на них долгий взгляд. Потом перевел взгляд на шепчущихся о чем-то между собой «карасей». Между его бровями обозначилась острая стрелка морщинки – видимо, какая-то серьезная мысль пришла ему в голову.
Девочки завязали между собой вялый малозначащий разговор, то и дело прерываясь, чтобы подмигнуть или толкнуть потихоньку Настю: мол, чего ты мямлишь, к тебе он пришел, тебе и карты в руки… Но Настя сейчас, когда они с Олегом были не одни, а напротив, находились в центре внимания, неловко сникла. В больнице, когда у нее никого во всем мире, кроме Олега, не было, или уже здесь, но без чужих ушей и глаз, ей с Олегом было намного проще. Можно было болтать о чем угодно, даже не задумываясь над темой разговора и, честно говоря, не особенно-то вникая в то, что говорит ей он. А теперь диалог не клеился. Никак не шел дальше глупых: «Чем сегодня занимался?» или «Как тебе у нас?»
Кто-то из воспитанниц, прицепившись к последнему Настиному вопросу, заполнила набухающую паузу кокетливым:
– А наши девочки тебе нравятся?
– Вполне, – ответил Олег и совершенно неожиданно обратился к одному из «карасей», увлеченно рассказывавшему что-то группке приятелей.
– Простите, что вмешиваюсь… Вы называете это явление «барабашкой»? – спросил он.
