Тем временем Люба вскочила, сделала несколько шагов по камере, остановилась у двери их темницы и бессильно прислонилась к ней.
Старик Борисыч, как до того Алексей, рассматривал стены:
— А мы здесь не первые посетители.
— И что с того? — подошел к старику Алексей.
— А то, что похищать проезжающих и проплывающих, вероятно, обыкновенное занятие этих людей. Может быть, одна из статей их дохода.
— Ну и?
— Что «ну и»?
— Какой нам с того прок?
— Не знаю, — пожал костлявыми плечами Борисыч, — я вообще ничего не знаю. Знаю, что очень хочу убраться отсюда. Ясно, что это не пограничная застава, не таможенный пункт и не, к счастью, местная тюряга. Значит, убраться можно.
Рядом оказался Михаил:
— Что за жопа, Леха? Откуда Колумбия? Что это за клоуны нас повязали?
— А я что, доктор? — Алексей продолжил обход и внимательное разглядывание стен. Миша пошел за ним.
— Ты оставался в рубке. С этой вот шалавой. — Шедший за ним по пятам Михаил показал большим пальцем в сторону Любки.
— Ну и что?
— Что ты долбишь дятлом — «ну и что»! Достал! — вдруг взорвался Миша и, ухватив Алексея за футболку, рванул на себя. Но тут же понял, что делает глупость.
— Не надо, — попросил Леха, — маечку порвешь. — Он сжал пальцы на Мишином запястье. Подержал так и отпустил. — Не в офисах.
Арендатора утонувшего катера скрутило буквой «зю», плейбоевский зайчик на майке испуганно запрядал ушами. Раздалось сдавленное Мишкино «у-йо-о-о» и следом разные нехорошие слова.
— Облом, товарищи, — напомнил о себе с циновок Вовик. — Махорки нет, пиво отобрали. Скука в окопах.
Он пригорюнился.
Алексей продолжал разглядывать стены. Борисыч занимался почти тем же самым, но еще и щупал их, отколупывал мелкие кусочки, крутил в руках, изучая, не иначе, состав цемента, пошедшего на постройку.
— Леха, ты бы, падла, упражнялся на этих урюках с «калашами». — примирительно выдавил Михаил, по-прежнему держась одной рукой за другую.
— У наших гостеприимных хозяев были не «калаши», — счел своим долгом уточнить Борисыч.
— Да какая, к херам, разница! — опять перешел на крик Михаил. — Как мы сюда загремели, кто ответку держать будет, а?! Че мы тут делаем? Откуда Колумбия?
— Последнее как раз наименее удивительно. — Борисыч оказался единственным, кто пожелал отвечать на вопросы бывшего спонсора компании. — От Ла-Пальма до колумбийского берега морем — чуть более ста километров. Не так уж много для быстроходного катера, шедшего всю ночь.
— Да кто шел-то, ядрен батон?! Просто катались себе по морю, как белые люди.
— Форшманулись, — подал голос Вовик. — Славный форшмачок вышел.
— Помолчи, а? Вот ты только помолчи! — отскочила от двери Любка. Глаза у нее были красные, но слезы уже высохли. Она яростно затянула узел на полотенце вокруг талии. — Ладно, если так хотите. Мы с Лешей были там вдвоем. Не так уж долго. Пока мы там… были, Леша зажал как-то штурвал, чтоб лодка плыла по прямой. Ну и что? Потом мы ушли, и он выключил мотор, ведь так? Панамца этого уродливого нигде не было, и он выключил. Так ведь, Леша?
— Не знаю. — Алексей уже оторвался от созерцания стен.
— Что ты не знаешь, что? — опять начала набирать истерические обороты Любовь. Грудь под синим купальником вздымалась, как океанские волны в шторм. — Выключил или нет?
— Вроде выключал, — сказал Леха.
— Я не могу больше, — обхватила лицо руками ночная любовница моряка. Опять послышались всхлипы. Вдруг она опустила руки и расширившимися глазами посмотрела на секретаршу Михаила: — Там двое местных! Таня, ты же понимаешь по-испански! Надо подслушать!..
— Кто где был ночью?! Каждый рассказывает, где был ночью! — не унимался Михаил, в такт словам с силой хлопая ладонью по бетонной стене.
— Может, перестанете орать? Хотя бы в виде разнообразия. Люба права. Я здесь одна, кто может занимать — ся делом. Нужным, общественно-полезным. И все мне мешают. — Покинув свой пост у двери, Татьяна приблизилась к сбившимся в группу соотечественникам.
— Ты о чем это, лапа? — обратился к ней не кто-нибудь, а Михаил. По праву личного обладания.
— О том, лапусенок, что кто, кроме меня, владеет испанским? Никто? Тогда я вот что вам скажу. Нас сторожат два башибузука. Сидят на крыльце с той стороны, прислонившись к двери. Над дверью короткий козырек — говорю для тех, кто не разглядел, — и им, негодяям, не хочется на солнце.
— Думаешь, они нас подслушают? — хохотнул Миша и, улыбаясь, оглядел присутствующих.
— Милый, — проворковала Таня, — я думаю совсем о другом. О том, что я их могу подслушать. И я пыталась слушать, но из-за ваших воплей толком ничего не разобрать.
— Да зачем они нам?
— Барышня абсолютно права, — вмешался Борисыч. Он сдвинул кепочку на затылок и почесал залысину. — В нашем положении любая крупица информации лишней не окажется.
— Тогда валяй! — распорядился Миша. — Иди подслушивай!
— Спасибо, дорогой. Только вы уж потише, вполголоса как-нибудь.
Слегка пританцовывающей походкой самая молодая из заключенных направилась к двери.
— Леха, — осторожным голосом обратился к спутнику Михаил, — вырубил ты мотор или нет?
Алексей сморщился, как от лимона:
— Тебе не надоело? Завел шарманку — «кто да кто», «вырубил — не вырубил». Теперь-то чего. Приплыли. Вчера ужрались все. А ты панамца напоил.
— Слушай! — Вовик вдруг как ужаленный кинулся со своего сидячего места к Михаилу. — Ты ж не глядел в своем пакете! — Он поднял с бетонного пола и поднес к носу нового русского пластиковую сумку. — Может, там курево! Нехай рассыпанный табак. Замастрячим косячину…
Накопившийся грозовой разряд нашел громоотвод. Бывший благодетель вцепился в тощие плечи Вовика, протащив через камеру, вжал в стену. Плейбоевская майка угрожающе затрещала на Мишкиных плечах. Стиснув Вовику толстыми пальцами челюсть, Михаил испустил свой самый пронзительный за сегодняшнее утро крик:
— Прибью, пидарюга! Укатал ты меня, понял?! Козляра дешевый!
Борисыч проворно кинулся к сцепке, повис на плечах нового русского, попытался оттащить. Кепка слетела с его головы и упорхнула в угол, обнаружив под собой жиденькие растрепанные волосы мышиного цвета. Любка не то чтобы громко, но заверещала, Алексей отвернулся и сплюнул. Вовик, не противясь насилию, таращился на взбесившегося земляка и сипло дышал.
— Из-за таких, как ты! — не унимался Михаил, безуспешно отталкивая от себя цепкого Борисыча. Отчаявшись оттащить, старик втиснулся меж конфликтующими, встал живой перегородкой. — Макака! Говнюк! Урою! — сотрясало камеру.
— Хватит, хватит, — заклинал Борисыч, сдерживая напор.
Отодвинулась, скрипнув, заслонка дверного «глазка», и в дырке показался человеческий глаз. Зрачок пометался туда-сюда, потом дырку заполнили губы и что-то прогавкали — отрывистое и нерусское, обнажая желтые зубы.
Послышался смех, и явления с воли закончились опустившейся заслонкой. Впрочем, смех слышали только Татьяна да Люба, чьи головы располагались рядом с «глазком». Таня стояла, опираясь о дверь и скрестив руки на груди; прищурясь, наблюдала за возней вокруг шефа дефис любовника.
Борисыч с неутомимостью первой ракетки мира отбивал пухлые загорелые руки, пытавшиеся таки
