фирменного киоска брала.
— Это не чай, — сказала Люська. — А чаю нет?
— Другого для тебя не приготовили, — проворчал Пыркин. — Что сами пьем, то и тебе предлагаем. А если водки хочешь, прошу — пожалуйста, присоединяйся.
— Я не пью и тебе не советую, — сказала Люська. — Известно, чем это кончается.
— Пей не пей — конец один, — ответил Пыркин и поднес стакан к губам. Затем запрокинул голову и плеснул в открытый рот.
— Ну, с богом, — сказала Марфута. И тоже стала пить. Но маленькими глоточками, морщась, фыркая и наслаждаясь вкусом водки.
— Не бойся, — сказал Партизан. — Опьянения не наступит. Проверено.
— Знаю, — сказал Егор.
— А зачем пить тогда? — спросила Люська.
— А затем, чтобы вкус ощутить, — сказал Партизан. — Можно, я вам свою историю доскажу?
— Конечно, — сказал Егор.
— Мне удалось убежать от Фридриха Мольтке. И случилось это под новый, 1920 год. Я мчался как зверушка. Ведь я привык большим быть, а меня уже вдвое успели уменьшить. И стали меня настигать! И деваться некуда. Но лучше смерть, чем судьба в руках большевиков. «Нет! — закричал я себе. — Я хочу умереть!» Но пробило двенадцать часов, и я оказался здесь. И было это более семидесяти лет назад.
Партизан отхлебнул воды из чашки, стал хрустеть сухариком, потом кинул сухарик на пол, спрыгнул со стула и, рыдая, пошел наружу.
— Что с ним? — спросила Люська.
— Трагедия у него, — ответил Пыркин серьезно. — Он там полюбил одну девушку. Великую княжну Евдокию.
— Семнадцати лет, — вставила Марфута.
— Семнадцати лет. Она тоже была в лапах этого Фридриха. Но ею занимались раньше. И когда он увидел ее в день побега, пробравшись с риском для жизни в женское отделение, он увидел существо ростом с кошку. Это была его возлюбленная. До сих пор он не может пережить.
— Любовь, — объяснила Марфута, — не терпит компромиссов.
Поверить в эту историю было нелегко, но окружающие говорили об экспериментах зловещего Фридриха как о само собой разумеющемся. И уловив сомнения Егора, Марфута подтвердила:
— Здесь много необъяснимого. Я сама иногда теряюсь.
— Но это же было у нас! — возразил Егор. — Давно и у нас, а он все равно такой же.
— Глупости, присмотрись, — велела Марфута.
Егор присмотрелся. Партизан, как бы желая ему помочь, снял цилиндр. Волосы у него были длинные, седые, редкие. Лицо молодое, почти юношеское. Глаза оловянные. Все остальное досталось Партизану от древнего старика.
— Вы с какого года? — спросил Егор.
— Я на десять лет старше века, — ответил Партизан.
— Вам сто лет?
— Чуть больше. Но я неплохо сохранился. — И Партизан засмеялся легко и беззаботно. — И пока не сойду с ума или не попадусь к бандитам, буду так же хорош, весел и рассудителен.
— Милый мальчик, ты пей воду, пей, — сказала Марфута. — Здесь организму не требуется пища. Ты можешь, конечно, поесть, и желудок у тебя сработает, но еды не требуется. А вода нужна. Наши с тобой организмы беспрерывно выделяют пар и пот. Вода очень нужна. И не важно, какой это чай, от воды не отказывайся.
Марфута была ласковая, заботливая, как родная тетя, к которой ты приехал на дачу. Люська послушно отпила из чашки. Но ей пока пить не хотелось. Егор поблагодарил Марфуту, но тоже пить не стал.
— Кто не пьет, быстрее стареет, — сказала Марфута.
— А здесь стареют по-разному? — Этот вопрос давно крутился в голове Егора. Ответ на него был не так уж и важен. Егор решил для себя, что он отсюда выберется. Не останется в этом глупом мире. Но для того, чтобы уйти, важно было понять. Ведь Егор многого не понимал до сих пор. Даже куда попал — не понимал, что это за мир людей, которые в новогодний час, в новогоднюю минуту мысленно отказались идти в новый год с остальными людьми. Мир беглецов? Это, очевидно, будет лишь самый первый, поверхностный ответ. А суть-то, наверное, глубже. И нужно задать правильный вопрос.
— Здесь никто не стареет, — ответил Партизан. — Безусловно.
Пыркин слил в стакан оставшуюся водку. Спросил:
— Никто мне компанию не составит?
Когда никто не ответил, он выпил стакан и сказал:
— Люди стареют, как стулья. Стул бывает новый, а потом разваливается. Он неодушевленный. Так и мы — стулья.
— Стулья! — засмеялся Партизан. — Из красного дерева.
«А сколько вам лет?» — хотел спросить Марфуту Егор. Но у женщины спрашивать об этом неприлично.
Вдруг он увидел себя со стороны в бытовке, тускло освещенной светом из двух маленьких окошек, сидят за шатучим столом несколько человек и пьют холодную воду из чайника.
— Сухарика еще хочешь? — спросила Марфута.
— Не хочу! — вырвалось у Егора. — Ничего не хочу! Я домой хочу.
— А вот домой, к папе и мамочке, у нас дороги нет, — сказала Марфута. — Многие бы желали, но не получается.
— Ты не права, Марфута, — сказал Партизан. — Говорят, что были отдельные попытки.
— Удачные? — спросил Егор.
— Молодой человек, вы попали сюда по своей воле. И притом по сильной воле. У вас просто не было другого выхода. Только отчаяние. Да, именно отчаяние вы оставили за своей спиной. Вы спаслись от отчаяния, приехали к нам, мы довольны, что вы нам свежие московские новости будете рассказывать, но вам вдруг захотелось обратно. Да если б это было возможно, люди начали бы шастать между нашими действительностями. И к чему бы это привело?
— К полному разрушению обоих миров, — ответил Пыркин. — Исторически это нам известно. Слияние двух цивилизаций всегда приводит к гибели одной из них. Дружбы народов, как и дружбы галактических цивилизаций, пока не отмечено. Но, скажу я вам, мне досталась плохая, ядовитая и, может, даже отравленная водка.
— Что любопытно, — заметил Партизан, — здесь отравиться нельзя. Как я понимаю, происходит нарушение связей в организме. Но вырвать может.
— Только не меня! — сказал бывший учитель.
— А здесь много людей? — спросил Егор. Он задавал вопросы вроде бы и правильные, но, как сам понимал, не главные. Но не знал, где же главные вопросы и знает ли кто-нибудь ответы на них. В голове постепенно воцарялась экзаменационная тупость, когда нет ни одной мысли и совершенно все равно, что поставит тебе учитель.
— У нас раньше людей больше было. Но многих нелюди затравили. Это же ужас какой-то, живем, словно на границе, — сказала Марфута.
— А за рекой Афганистан, — сказал Пыркин.
— При чем тут Афганистан! — отмахнулась Марфута.
— Ты не знаешь по возрасту, — ответил Пыркин. — Афганистан сложился уже после твоего отбытия сюда.
— Вот когда они нам не нужны, — сказал Партизан, — то они тут как тут. Крутятся, требуют отдать собачку. А когда нас уничтожают, как котят, то их не дозовешься.
— А если я сейчас захочу умереть? — громко спросил Егор. — Если сейчас захочу, чтобы не ждать, как гнилой стул? Что мне надо сделать?
— Можно, — сказал Пыркин. — Это именуется самоубийством и не поощряется. Грех это.
