вращение ампулы и бросил взгляд на поднос, на котором стояли две чашки свежеприготовленного кофе.
– Мы дождемся кофе? – донесся на кухню раздраженный голос мэра.
Вот Николай торопливо раскалывает ампулу и разливает ее содержимое по чашкам. Не зная, куда деть пустую ампулу, он вертит головой по сторонам и наконец кладет в услужливо подставленную мажордомом руку в белоснежной перчатке. Словно пьяный, парень возвращается в столовую на свое место. Продолжает есть остывший завтрак, стараясь не смотреть на отца и мать.
– Очень сильно я тебя? – виноватым тоном интересуется отец Николая. Он уже отошел от гнева и, пока управляющий мазал сыну спину, успел сто раз пожалеть, что не сдержался.
В столовую вошел Кузьма с дымящимся кофе на подносе. Николаю появление мажордома придало уверенности, и он смело поднял глаза на отца. Ему не удалось скрыть торжествующее выражение лица, и его родителей удивила эта разительная перемена.
Мэр взял предложенную ему управляющим чашку и, приготовившись отпить, замер в задумчивости. «В эту, по-моему, я плесканул побольше», – с удовлетворением отметило про себя выпоротое чадо.
– Извини, сын, за вчерашнее, – принял наконец тяжелое для себя решение Малахитов-старший. – Я так больше делать не буду, только прошу, не употребляй больше этой отравы.
Он с облегчением вздохнул, поднес край чашки к губам, еще раз посмотрев в глаза сына. Мэр сам не знал, что он хотел прочитать на лице своего наследника. Может быть, искорку понимания. Николай смотрел на его губы и чувствовал, как от сильного напряжения, вызванного томительным ожиданием, его начинала трясти мелкая дрожь. Нет, он и не думал остановить его, наоборот, он сдерживался, чтобы не закричать во весь голос: «Да пей ты уже его!!!» Наконец отец сделал первый глоток. Его кадык двинулся по шее, а уши Николая выловили долгожданный звук глотка. Ник перевел взгляд на мать, которая только размешивала сахар. Это длится целую вечность. Стук чайной ложки о стенки фарфоровой кружки: «дзинь-дзинь». Он заполняет все пространство и отдает болью в висках. Отец уже побледнел, и выражение лица говорит о том, что он начал испытывать дискомфорт.
– Мам, да пей же кофе, ты его столько мешаешь, что он уже, наверное, холодный, – не выдержав, выпалил Николай.
Мать внимательно посмотрела на сына, не понимая его раздражения.
– Спасибо, но я, в отличие от отца, не люблю обжигаться кипятком. – Она достала ложку и неторопливо положила ее на стол.
Наконец, к радости сына, мать протянула руку к чашке, но в тот же момент чашка отъехала от нее в сторону. Она опять протянула руку, но чашка снова сдвинулась от матери к противоположной стороне стола. Прояснили все хрипение отца и судорожно сжатая его рукой скатерть, которую он изо всех сил тянул на себя.
– Ты чего? – недоуменно, с глуповатой улыбкой отреагировала мать, думая, что муж решил над ней подшутить.
Однако Малахитов-старший упал со стула, опрокинув на себя со стола всю посуду. Шок матери сменился ее криком.
– Кузьма! «Скорую»! – Она побежала к хрипящему мужу, пытаясь понять, что произошло.
Николай, не зная, что теперь делать, испуганно посмотрел на Кузьму, прося у него помощи. Обносов, ничего не говоря, всунул в руку Николая большой столовый нож.
– Ты чего столбом встал?! Почему не звонишь в «Скорую»?! – с перекошеным от злобы лицом обернулась к мажордому мать Николая.
Не получив ответа, она протянула руку и схватила трубку телефона.
– Не надо, не звони! – перехватил ее руку сын.
– Почему? – опешила мать, но, увидав в его второй руке кухонный нож, сразу обмякла.
Все стало ясно. Они застыли, боясь пошевелиться, смотря друг другу в глаза. Она не могла поверить, а он не мог решиться. В горле лежащего на полу мэра Хромовска раздался клекот.
– Коленька, не надо, любимый мой, – осторожно, словно разминируя взрывоопасные намерения сына, мать потянула телефонную трубку на себя…
Церковная служба подходила к концу, и отец Арсений приступил к исповеди. Очередь к нему выстроилась настолько длинная, что не умещалась уже в церковном приделе. Первым к нему подошел пожилой, приятного вида мужчина. После признания в простых и распространенных прегрешениях он задумался, словно готовясь признаться в самом страшном своем грехе.
– Батюшка, страшно мне, ночами перестал спать, боюсь я детей своих, – выдал он наболевшее за долгое время. – Боюсь, что лишат они меня жизни во сне.
– Так, может, сын мой, страхи эти беспочвенные, тогда такие от бесов, – усомнился священник.
– Так уже один раз ножом пыряли. Прямо в живот, еле успел руку подставить. Вот! – Мужчина протянул правую руку, вдоль кисти которой тянулся глубокий шрам.
Священник попытался успокоить прихожанина, сказал, что ему нужно делать, и пообещал помолиться за мир в его семье.
Следующей была женщина, которая, забыв про собственные прегрешения, с ходу начала жаловаться на дочь.
– Грешна я, мысли меня одолевают скверные. Иногда так и думаю, взяла бы и придушила собственными руками свою дочь, которая в пятнадцать лет принесла мне ребеночка в подоле, а сейчас снова беременна, и опять отец неизвестен.
– Вы любите дочь? – поинтересовался батюшка.
– Терпеть ее не могу, – честно призналась женщина.
– А внуков вы любите?
– Люблю, да только устала я… – продолжала причитать прихожанка.
– Так ведь если вы любите малышей и вам приятно их видеть, значит, они дарят вам положительные эмоции, а это в нашей суетной и нервной жизни не так уж и мало. Любовью к внукам, этим маленьким ангелочкам, вам жить и нужно. Любовь – это святое чувство. Не хороните ее в своей душе.
Следующим бодро подошел крепкий мужчина, по виду работник полиции или МЧС.
– Бью детей своих, иначе сладу нет, слушаться не будут, – высказался он. – Понимаю, что так нельзя, но как только ремень вешаю в шкаф, они сразу неуправляемыми становятся. Научите, отец мой, как быть?
– У Христа мы все дети; он из-за любви к своим детям смерть мученическую принял, а ты говоришь, ремень…
– Ну, так то Иисус Христос был, – недовольно пробурчал мужчина, отходя в сторону.
Потом подошел мужчина со следами сильных побоев на лице. Отец Арсений поймал себя на мысли, что происходящее в храме больше напоминает прием военным врачом раненых на поле боя, с той только разницей, что здесь ранения не всегда телесные, но чаще души.
– Избит был, батюшка, до полусмерти омсовцами, – стесняясь, стал рассказывать мужчина. – Собственный сын заказал – за то, что я ему в новой игровой приставке отказал. А теперь шантажирует. Говорит, что, если не буду на карманные расходы денег больше давать, опять меня закажет. А я боюсь, что ему на наркотики деньги нужны.
– Все, совершенно все из дома вынесли на продажу, – заплакала исповедующаяся женщина, подошедшая следом за побитым. – Одни стены остались. Еды не на что купить, все деньги старшие дети на наркотики забирают.
Отец Арсений перекрестился, почувствовав, что у него начинает прихватывать сердце.
«Господи, это же настоящая война идет!» – запульсировало тревожным набатом в его голове…
Хлыст оттягивался косяком с марихуаной. Он любил поутру начинать с легкого наркотика, поскольку до конца работы нужно было быть в форме. Но в последнее время доработать до конца без героина становилось все труднее. Однако Хлыст не расстраивался из-за такой мелочи. Теперь, когда он сам представлял собой маленький наркотический ручеек в этом бурном потоке наживы, он был спокоен за свой завтрашний день. «Уж сапожник никогда без сапог не останется», – думал Хлыст, и это действовало на него расслабляюще.
К машине вернулись с очередного адреса его напарники Боров и Рогатый. Боров с грохотом бросил в
