пришлось распродать по себестоимости. Перкинс пробовал открывать отделения своей конторы в различных поселках Массачузетса. За ним тянулся компаньон, а за компаньоном вся его семья — тринадцать человек детей и мужественная, всегда спокойная жена. Но и Мэри Дэй начинала уставать от скитаний. Детям надо было учиться хотелось иметь постоянный угол, клочок земли, где они могли бы сеять весной и собирать урожай осенью.
Когда отец сказал им, что намерен бросить торговлю и поселиться с неграми в Северной Эльбе, они обрадовались. Быть может, это окажется последним путешествием их фургона по бесконечным дорогам Америки.
Но прежде чем перевозить свою семью, Браун хотел помочь расселиться неграм.
Зимой 1850 года он отправился в Северную Эльбу. То, что он застал там, на миг лишило его присутствия духа. Горы, поросшие колючим кустарником, каменистая земля и сухой морозный ветер, стегающий людей, как жгучий хлыст. В этой обстановке негры были беспомощны, как дети. Они устремились целыми семьями на даровые земли, расставили свои жалкие палатки и в стужу жались друг к другу, согреваясь собственным теплом. Ни один не знал, что нужно делать, как взяться за работу.
Браун появился среди них и вдохнул силы в слабых, надежду в отчаявшихся. Он предложил работать всем сообща. Пока одни валили деревья в горах, другие очищали их от сучьев и рубили, а третьи везли заготовленный лес на место будущего поселка. В неделю выросло несколько домиков, и веселей огонь запылал в очагах.
Но когда кончились строительные работы и в каждой хижине поселилась семья, оказалось, что больше нечего делать и почти нечего есть. Дороги занесло снегом. Браун посылал письма Джерри Смиту, просил прислать продуктов или денег, но ответа не было. Негры приходили к нему и молча смотрели просящими глазами. В конце концов, он роздал им все свои деньги и ел один раз в день овсяную кашу. Он жил в доме, который построил собственными руками. Дом был большой, но еще не отапливался, и ночью ему приходилось укрываться поверх одеял козьей курткой. Но он не жаловался. Его словно согревал внутренний огонь. Он будто впервые открыл себя, постиг, понял, для кого и для какого дела готовила его судьба. Здесь, заброшенный в горах, с горсточкой негров, которых он должен был учить и направлять, которые ждали от него помощи и вверяли ему себя, он вдруг ощутил полноту жизни. Вот оно — настоящее, то, о чем мечталось еще в детстве. Дубленая кожа, овечья шерсть — о, как преступно тратил он лучшие свои годы на ничтожные дела!
Зимой 1850 года в Америке был издан закон о беглых рабах, позволявший владельцам ловить своих невольников на любой территории и преследовать их укрывателей. Время отнюдь не смягчило нравы, и в 1850 году законы о невольниках были более суровы, чем двадцать лет назад.
В декабре Джон Браун написал семье, ожидавшей его в Спрингфильде: «Кажется, закон о беглых рабах породит больше аболиционистов, чем все собрания и лекции за эти годы. Я, конечно, ободряю моих цветных друзей, советую им «уповать на бога и держать порох сухим». Я сказал это сегодня публично, на митинге».
На том же митинге негритянской общины Джон Браун прочел свое первое произведение: «Ошибки Сэмбо» — нечто вроде дидактическо-политической брошюры.
Негр Сэмбо исповедуется в своих ошибках: он отлынивал от работы и ученья, вместо серьезных книг читал пустые романы.
«Но самая худшая из моих ошибок состояла в том, что я пытался сохранить уважение белых, покорно принимая все унижения, вместо благородного протеста против жестокости, вместо того, чтобы завоевывать свое место, как подобает человеку и гражданину».
Это наивное и грубоватое произведение быстрее и легче дошло до негров, чем великолепные статьи и речи присяжных журналистов. «Ошибки Сэмбо» ходили по рукам, их читали вслух, и голос чтецов дрожал в том месте, где Сэмбо говорит о худшей из своих ошибок. Той же зимой «Ошибки» были напечатаны в аболиционистской газете в Нью-Йорке за полной подписью Бранна.
Когда в горах стаял последний снег, Джон Браун повез свою большую семью в Северную Эльбу. Лил дождь. Могаук вышел из берегов, смывая хижины. Из фургона Браунов было видно, как желтая мутная река мчала оторванные от полей маленькие островки: на некоторых из них еще стояла сухая прошлогодняя кукуруза. Мэри Дэй с сомнением разглядывала местность, где ей предстояло, наконец, осесть надолго, быть может, навсегда. Сквозь пелену дождя она увидела горы и услышала глухой шум потоков. Младшие дети прижимались к ней, а она старалась прикрыть их от дождя своим плащом.
Все было невесело, и только когда Мэри смотрела на мужа, уходила ее тревога, и она начинала верить, что в Северной Эльбе отличная жизнь.
Джон Браун сильно изменился за осень и зиму. Перкинс с трудом узнал бы своего вялого и неспособного компаньона в этом деятельном, всегда радостно возбужденном и подвижном человеке. В Брауне вдруг словно открылся и бил через край сильный и животворящий источник. Он родился борцом. В занесенной снегом хижине он понял это и только пожалел о том, что ему уже пятьдесят лет и лучшие годы прошли в никчемной погоне за куском хлеба. Он сказал об этом Перкинсу, и тот со злобой разорвал их контракт: быть может, без Брауна торговля пойдет удачней.
В Северной Эльбе негры радостно встретили семью. Они терпеливо ожидали возвращения своего друга. Снова Браун вернулся к земле, стал фермером. Джерри Смит слал письма, наполненные добродетельными и благочестивыми размышлениями; на его помощь было мало надежды.
Поселок вырастал на глазах. Теперь у каждой семьи был крепкий дом, выстроенный всем «миром», и возле дома — огород.
Джон Браун пристроил к своей хижине сруб.
— Это наш лекционный зал, — улыбаясь, сказал он сыновьям.
Теперь они уже не удивлялись тому, что он шутит и смеется, и Мэри думала про себя, что муж удивительно помолодел. Это была правда. Браун вскакивал раньше всех в доме. Сегодня пахота — пора, пора идти на общественное поле!
Он искал выхода своим силам в работе, и работа давала ему только радость. Вечером в «лекционном зале» Браун видел обращенные к нему внимательные черные лица. Он читал истории войн или биографии великих полководцев — негры ловили каждое его слово.
Описаниями знаменитых сражений он хотел бы зажечь кровь в этих недавних рабах. За окнами хижины бесновался ветер, стонали деревья в горах, а в «лекционном зале» кавалеристы воинственно взмахивали саблями, пехота подымала на штыках свои медвежьи шапки, и прославленный полководец скакал на белом коне навстречу врагам. Дым, раскаты пушечных залпов, лязг оружия — и вот, наконец, победа…
Браун вглядывался в лица своих слушателей. Они возбуждены, хотят слушать еще и еще, у них блестят глаза. Браун доволен.
Ночью его будит Джон-младший.
— Отец, Томпсон привел двух беглых, они хотят пробраться к Бай-Тауну…
Сон быстро слетает. Вот Браун уже разговаривает с Генри Томпсоном и его спутниками. Генри никак не может говорить шепотом; впрочем, здесь нечего стесняться — люди свои. «Подпольная Железная дорога» переправляет двух беглых в Канаду. Их доставили к нему на «станцию» из Уильмингтона, а он теперь привел их к Брауну, потому что ему известно, что Браун тоже «кондуктор».
Браун велит сыновьям накормить негров. У парней ноги сбиты в кровь, они уплетают похлебку и рассказывают, как за ними гнались собаки надсмотрщиков.
У одного из них жена осталась в неволе, и он боится, что хозяин выместит на ней его бегство. Только благодаря «подпольной дороге» они добрались до свободного штата. Спасибо «кондукторам», они так добры к бедным неграм, — и оба беглеца протягивают руки своим спасителям.
Кто из негров тогдашней Америки не знал о «подпольной железной дороге» («Underground Railroad») — этой замечательной организации аболиционистов!
Замученные своими хозяевами, негры стремились на Север, в свободные штаты. Но дороги кишели шпионами, полиция и суд энергично помогали владельцам ловить бежавших невольников. Поэтому негры выбирали окольные дороги через юго-западные и северо-западные штаты. И на всем пути беглецов аболиционисты организовали сеть нелегальных станций «подпольной железной дороги».
Цепь убежищ тянулась от Мэриленда, через Пенсильванию и Нью-Йорк, в Канаду или от Кентукки и
