выступали против Калиновского, который… Да, да, мне известно: его отец мошенническим путем завладел нефтеносным участком земли, принадлежавшим вашему отцу. Вы хотели отомстить ему. Но промысел поджег другой человек, вы тут ни при чем. Кто поджигатель — нам уже известно.
— Конечно, я случайно оказался среди них. Они выступали против хозяина поляка. И этого хозяина, и этих рабочих я… я ненавижу!
— Можете ненавидеть поляков сколько вам угодно, никто вам мешать не станет. А вот рабочих… Вы можете их тоже ненавидеть, однако о вашей ненависти никто не должен знать, кроме меня. Рабочие- поляки должны считать вас своим другом. Так и вам будет лучше, и нам…
Стахур в знак согласия кивнул головой.
— Вы до конца держались с ними, никого не выдали, чем завоевали их уважение. Они вам вполне доверяют.
— Вы так думаете?
— Я не только думаю, а располагаю совершенно точными сведениями. Полиция на основании предположений выводов не делает. Предположение — трамплин к расследованию, но выводы можно делать только на основании неопровержимых фактов.
Вайцель взял с письменного стола несколько листков, которые он только что прочел, и передал Стахуру.
— Прочтите сами и убедитесь, каким авторитетом вы пользуетесь у рабочих.
С любопытством и некоторым недоверием Стахур взял протянутые Вайцелем листки тонкой бумаги с отпечатанным на машинке текстом. Наверху справа было написано: «Секретно!», а посередине — «Донесение надзирательной службы по камере 41 «А». Далее шла подробная запись разговора двух рабочих о Стахуре. Фамилии рабочих были ему знакомы, и такая подробная запись их разговора удивила Стахура.
«Будто надзиратель сидел в камере вместе с ними и слышал все, — подумал Стахур. — Иначе быть не может».
Ему стало не по себе. «Неужели и меня подслушивали?» — подумал. И если бы Степан Стахур был побрит, Вайцель заметил бы, как тот густо покраснел.
«Боже, какими словами я поносил Вайцеля! Неужели и это записано? А теперь он сидит передо мной и так вежливо разговаривает. Ничего не скажешь, хитра машина тайной полиции. Нет, он не злопамятен, этот Вайцель… А скорее всего, умен! Я ему нужен, вот он и любезен. А в душе… черт лысый знает, что у него там в душе!»
Стахур вздрогнул: из рук Вайцеля выпал карандаш.
«Неужели он и мысли читает?»
Арестант с опаской покосился на Вайцеля. Но тот сосредоточенно читал какую-то бумагу.
«Тьфу, холера! Кажется, я готов приписать этим людям сверхъестественную силу. Откуда он может знать, что я думаю, когда молчу? Ну вот я скажу такое: «Ты шельма! Скотина! Шкура собачья! Крыса! — глядя на Вайцеля, думал Стахур. — Ну, отгадай мои мысли, хлыст ты паршивый! Выставляешь себя богом, хочешь ошеломить меня своим всезнайством, запугать, подсовывая доносы холуев? Погоди, погоди, я разгадаю, как вы это делаете… Не думай, что имеешь дело с дураком…»
На лице Вайцеля и тени злобы — нет, он не подозревает, как поносит его Стахур.
«Интересно, что написано тут?» И Стахур быстро прочел второе и третье донесения. Они имели то же содержание, что и первое: рабочие, арестованные в связи с пожаром на бориславском нефтяном промысле барона Рауха и пана Калиновского, представляли Степана Стахура героем.
«Интересно все же, как они подслушивают? Надо хорошо осмотреть камеру, не пристроен ли в стене какой-нибудь аппарат».
И вдруг осенила новая догадка:
«Может, все это сфабриковано? Может, написано их агентами из арестантов? Очень просто, вот так, как меня, — поймали и заставили».
Стахур еще раз просмотрел донесения, которые держал в руках, и убедился, что все арестованные нефтяники, которых пригнали сюда этапом из Борислава, самого лучшего мнения о нем.
«Черта лысого эти рипныки[28] станут агентами Вайцеля. Скорее голову покладут на плаху… Тьфу, чем я себе голову забиваю! Какое мне дело до секретов Вайцеля? Я решился служить ему, потому что мне выгодно! Полиция сила! Я не хочу гнуть спину, чернеть от кипячки на промыслах, чтобы золото текло в чужие карманы. Я сам, сам хочу быть хозяином!»
— Так вы убедились, пан Стахур, какой вы имеете солидный авторитет? — внезапно спросил Вайцель.
— Выходит, что так…
— Вам нужно сохранить и укрепить добытый авторитет. На этом будет основываться наше с вами сотрудничество. Вы можете считать себя на свободе, однако… неделю вам придется оставаться здесь. Я вам объясню после… А сейчас нам надо совершить маленькую формальность…
Не сводя со Стахура иссиня-серых цепких глаз, Вайцель молча положил перед ним исписанным мелким почерком лист бумаги.
— Я должен подписать? — спросил Стахур, прочтя написанное.
— Да. После вашей подписи наши отношения станут официальными.
«Вот дьявол, заранее знал, что я соглашусь на его предложение», — подумал Стахур и не колеблясь расписался.
Вайцель взял документ, сложил его вчетверо и спрятал в нагрудный карман.
КАМЕРА 41 «А»
Вайцель давал последнее наставление новому агенту:
— Я вызову вас только по вашему сигналу. Сигнал такой: в час обеда, когда в камере будут раздавать пищу, будто невзначай протяните руку с миской, перевернутой вверх дном.
Когда все было закончено, Вайцель вызвал комиссара тюрьмы и приказал отвести Стахура в камеру, откуда недавно перевели Большака и Лучевского.
Зажав под мышкой котомку с вещами, Стахур в сопровождении надзирателя шел по узкому лабиринту тюремных коридоров с множеством дверей по обе стороны. Тускло светили керосиновые лампы. От недостатка воздуха пламя в них еле-еле мерцало.
Несколько раз Стахур натыкался на кирпичные выступы, неожиданно вырастающие перед ним на поворотах коридора. Однако, привыкнув к полумраку, он пошел увереннее, только замедлял шаги на поворотах.
— Стой! — сонным голосом остановил Стахура надзиратель. — Лицом к стенке!
Зазвенели ключи, стукнул железный засов, и вдруг надзиратель рявкнул:
— Не оборачиваться! Кому говорю не оборачиваться?!
— Не ори, нынче ты на коне, а завтра рылом землю будешь рыть, — огрызнулся Стахур, все же успев рассмотреть номер на двери камеры — 41 «А».
Разбуженный шумом, Богдан Ясень прислушался.
«Будто голос Стахура», — встрепенулся он.
— Что-о? Ах ты, пся крев!..
И Богдан узнал голос надзирателя Малютки.
За этим «что-о?» должен был последовать удар, а затем бесчувственного Стахура Малютка втянет в камеру и бросит на пол. Богдан Ясень осторожно подкрался к двери.
В самом деле, надзиратель по привычке хотел пустить в ход кулаки, но помешала боль в забинтованной правой руке. На этот раз пришлось ограничиться угрозой:
— Ты еще меня узнаешь, малютка!
Стахур и не подозревал, чем угрожает ему непослушание надзирателю. Это был верзила с
