за душу словами брать. Недаром же его отец был еще и адвокатом, — опять съязвил Стахур. Дружески улыбаясь, он смотрел Ярославу в глаза, а про себя со злостью подумал: «Тебе повезло, сучий сын. Родитель крепко нагрел руки на моей земле… Мне такие деньги — плюнул бы я на Вайцеля и не играл бы здесь в кошки-мышки. Откупил бы я у акционерного общества трамвай. Убрал бы конку на Подзамче и там проложил бы линию. О-о, какой доход дает трамвай!..»
— Скажите, пожалуйста, Ярослав, — обратился к студенту Гай, — не возглавили бы вы один кружок? У печатников. Народ грамотный, туда нужен хорошо подкованный пропагандист.
— Я согласен, — скромно ответил Ярослав.
— Замечательно, — проговорил довольный Гай.
— Вот что, друзья, сегодня воскресенье, спешить некуда, давайте осмотрим мой «дворец», — неожиданно предложил Иван Сокол, — Степан, а знаешь, о чем думает сейчас Кузьма? Разумеется, что я богат, что у меня денег куры не клюют, а соорудить дом получше поскупился. Угадал ли я ваши мысли, пан Кузьма?
— Попали пальцем в небо, — засмеялся в ответ Гай. — Совсем не то, — ив голосе его зазвучал сарказм: — Вот вам убийственный памфлет на нашу действительность. Иван Сокол — один из выдающихся журналистов, автор десятков статей, не имеет крыши над головой. И только случайность — лотерейный билет — дает ему возможность обрести эту крышу.
— Э-Э, брат, мне в лотерее не везет. Выиграла жена, а не я. Чтобы достроить дом, пришлось взять в банке деньги под проценты. Боюсь, умру, а процентов не выплачу.
Пока осматривали еще не оштукатуренные комнаты, Сокол, радуясь как ребенок, пояснял:
— Спальня. Здесь я буду отдыхать, — показал он на комнату, где были разбросаны стружки.
— Отдыхать на стружках, — попытался шутить Стахур.
— Нет, брат, я женат, — также шуткой ответил Сокол. — Мне и на перине можно, а вот ты — кавалер, тебе полезно поспать на стружках, авось и подумаешь о домашнем очаге. Поднимемся наверх — там две комнаты.
Гай и Ярослав остались внизу, а Стахур и Сокол по узкой деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Когда они возвратились, услышали, как Ярослав говорил Гаю:
— Профессор истории, чех, лишенный всякого чувства национальной гордости, фальсифицируя историю, превозносил колонизацию своей страны как высшее счастье для чешского народа. Я ему возразил, что народ не может быть счастлив в ярме оккупантов. И вот этот рассвирепевший холуй, не профессор, а настоящий фельдфебель, заорал на меня. Угрожая, он потребовал, чтобы я немедленно покинул аудиторию. Я отказался. За меня вступились патриотически настроенные студенты. Он и им начал угрожать. Его освистали. Покинув кафедру, профессор выбежал из аудитории. Вернулся в сопровождении ректора и в присутствии всех студентов заявил, что я призывал молодежь к мятежу против светлейшего монарха. Аудитория снова негодующе зашумела. Ректор понял, что выходка профессора может плохо кончиться, и миролюбиво призвал студентов не устраивать беспорядка, не накликать на университет беды. Он сказал: «Не следует поддаваться провокации поляка. Он защищает чехов — смешно! Пусть пан поляк едет домой и там занимается пропагандой».
Дальнейшее вы знаете. Меня вынудили оставить университет…
— Мой друг, — мягко проговорил Сокол, — здесь вам придется столкнуться с худшим. Во Львовском университете в подлости соревнуется часть польских и украинских профессоров. Здесь ложь, а не науку выращивают на кафедрах. «Жрецы науки» полагают, что для преподавания в университете нужен не разум, достаточно иметь незасаленный сюртук.
Когда же речь зашла о подготавливающейся стачке пильщиков, Стахур заспорил с Гаем:
— Вы не знаете барона Рауха, — кипятился Стахур. — Он упрям как вол. Нельзя рассчитывать на то, что за короткое время удастся сломить его гонор. Он возьмет измором, а рабочая касса почти пуста. Поддерживать бастующих мы сможем десять, максимум пятнадцать дней: пильщики будут голодать.
— Чтобы они не голодали, вы предлагаете нам ждать у моря погоды? Ждать, пока сказочный волшебник наполнит рабочую кассу гульденами? Так я вас понял? Что и говорить, разумное предложение, — иронизировал Гай. — Подобное бездействие руководителей вряд ли накормит рабочих.
— Вы здесь человек новый, не знаете местных условий, — не унимался Стахур. — Обстановка сложная: среди поляков и украинцев — грызня, они не всегда поддерживают друг друга.
Гай уничтожающе взглянул на Стахура.
— Так, так, трудящиеся разных национальностей враждуют между собой, а вы ждете, пока они сами, без вашей помощи, поймут свою ошибку, станут интернационалистами! Разве такое возможно, если барон и К° изо дня в день упорно натравливают их друг на друга? И бароны не одиноки, у них много прямых и косвенных союзников. Чего только стоит клерикально-католическая партия во главе с Барвинским! Сами понимаете, не случайно у них такой могущественный покровитель, как митрополит граф Шептицкий. Не менее опасна для рабочего класса и другая, так называемая национально-демократическая партия с новоявленными «спасителями» украинского народа Романчуком, Левицким и Грушевским. А радикальная партия, а партия польских социалистов? Да мало ли их! Одни проповедуют мистицизм и христианское смирение, другие — национализм, третьи — реформизм. Каждая по-своему отравляет сознание тружеников, отводит от участия в классовой борьбе. И, к сожалению, часть рабочих им верит, следует за ними, хотя они уводят тружеников от заветной цели. Имеем ли мы право выжидать, как предлагаете вы, друже Стахур? Нет и еще раз нет! Главная наша задача — вырвать обманутых людей из-под влияния всех этих партий. Надо мужественно идти в бой. Начать борьбу с экономических требований, потом выдвинуть требования политические. Правда, нас пока мало, небольшая группа. Успех марксистского движения подготовит почву для создания настоящей революционной партии, которая поведет пролетариат на штурм монархии и капитализма. Уже теперь лучшая часть молодежи с нами.
Голос Гая зазвучал мягче, когда он обратился к студенту.
— Пан Ярослав, мы надеемся на вашу помощь. Идите с товарищами к пильщикам. Простыми, понятными словами растолкуйте людям, кому на руку национальная вражда. Разоблачите коварную политику властей и хозяев, которые стараются расколоть рабочий класс на немощные национальные группы, чтобы потом легче было их придушить. Я надеюсь на вас. Стачка должна быть единодушной и без штрейкбрехеров.
— Постараюсь сегодня же повидаться с Тарасом и Денисом. Решим, кому еще из студентов можно доверить это дело, — задумчиво проронил Ярослав.
— Пане Стахур, — примирительным тоном обратился Гай. — Ваша задача — организовать сбор средств среди строителей для поддержки бастующих.
— Сбор я организую… Но за стачку снимаю с себя какую-либо ответственность! — обиженно пробурчал Стахур.
Разговор прервал приход жены и детей Сокола.
Друзья распрощались.
Дойдя до Стрыйского парка, Стахур хмуро пожал руку Гаю и Ярославу и направился к трамваю.
Оставшись вдвоем с Гаем, Ярослав сказал:
— Я хотел бы решить один вопрос…
— Слушаю, друг мой.
— Нет, не здесь. Не смогли бы вы зайти ко мне вечерком? Я живу в районе Подзамче, на улице Льва.
— Знаю, знаю. Приду.
— Благодарю. Когда ждать вас?
— Завтра в девять вечера. Подойдет?
— Конечно, я буду ждать. — И, сделав еще несколько шагов, вдруг спросил: — Вы приехали сюда из Женевы?
— Нет, друг мой, из Мюнхена.
— Три года назад, в Вене, я познакомился с одной гимназисткой и ее братом, тоже гимназистом. Они из России. По происхождению армяне. Молодые люди доверились мне лишь потому, что случайно я оказался очень похожим на человека…
