и Степан сдружились. Как-то под вечер, возвратясь с работы, Стахур сказал:
— Могу вас обрадовать. Сегодня сюда придет ваша мать.
— Правда? — повеселел Ярослав и засыпал Стахура вопросами: — Вы были у мамы? Как теперь ее здоровье? Как она вас встретила? Знает ли она, что вы — мой избавитель?
— Пани Калиновская серьезно больна, но мое известие обрадовало ее, она встала. Пани Мартынчукова, сами знаете, быстрая, шумливая, как перекупка на базаре, но сердце у нее золотое. Заботится о вашей матери, как о родном человеке. Она подготовила пани Калиновскую к моему сообщению. Когда я пришел, пани Калиновская уже знала, что вы живы, здоровы. Она лишь спросила: «Пан Стахур, что грозит моему сыну, если полиция найдет его?» Попросила не скрывать правды. Я успокоил ее, сказав, что вы сейчас в полной безопасности. Потом ваша мама настаивала, чтобы я непременно сегодня устроил с вами свидание.
— Неужели сегодня я увижу маму?
— Друже мой, в таких случаях минута кажется часом. Возьмите книгу, почитайте. Я пойду умоюсь, переоденусь.
Оставшись наедине, Ярослав задумчиво ходил по комнате, потом остановился около этажерки. Взял книгу, раскрыл, но читать не смог. Задумался.
«Бедная мама… Сколько она выстрадала! Когда-то ее мучил страх за судьбу отца, затем мужа, а теперь сына… Она месяцами не видит меня. Я не забочусь о ней, не берегу ее. Но она сама благословила меня на такую судьбу. Она добрая, чуткая, умная».
Раздумье Ярослава прервал звонок в коридоре. Ярослав бросился к двери, но вошедший в комнату Стахур удержал его.
— Не ходите, я сам… Спрячьтесь в спальне.
— Ведь мама…
— А если не она? Прошу вас, идите в спальню.
Стахур быстро вышел в коридор и открыл дверь. Действительно пришла мать Ярослава, а с ней Катря Мартынчукова. Стахур пригласил женщин в комнату.
В дверях спальни стоял Ярослав. Какое-то мгновение мать и сын молча смотрели друг на друга.
— Мама!
Ярослав усадил мать в кресло, целовал ее волосы, лицо, руки.
— Славик… дитя мое, — шептала Анна, и слезы катились по ее бледным щекам.
Растроганная Катря тоже утирала слезы.
— Прошу, присаживайтесь, пани Мартынчукова, — попросил Ярослав. — Я так вам благодарен за маму…
— Да будет вам! Пани Анна много добра делает для людей. Что там моя помощь? А Ромка очень рад, что вы опять на воле: он, бедняга, умолял, чтобы взяла с собою…
— Я потеряла надежду увидеть тебя, Славик… Похудел, осунулся… Какой ты бледный…
— Что ты, мамуся! В монастыре люди не худеют, даже если он превращен в тюрьму. А за бледность я должен благодарить своих «духовных наставников» в жандармской форме. Байрон, чтобы сохранить бледность, добровольно голодал.
— Ты шутишь… Страшно было? Как тебе удалось?..
— Вот кто мой спаситель, — Ярослав указал на Стахура.
— Зачем волноваться, пани Анна? Все обошлось хорошо, — проговорила Катря.
— Сын, родной мой, надо немедленно уехать из Львова.
— Сейчас нельзя, мама.
— Но тебя снова арестуют!
— Волков бояться — в лес не ходить, — улыбаясь, развел руками Ярослав.
Анна поняла, что уговоры не помогут, Она перевела взгляд на Стахура и тихо проговорила:
— Не знаю, как и благодарить вас, пан Стахур. У меня, кроме Ярослава, нет никого. Он молод, неопытен… Берегите его.
— Пани Калиновская, мы все любим Ярослава. Я буду беречь его как родного сына.
НОЧЬ НА ПЕСКОВОЙ ГОРЕ
Казимир Леонтовский, наивный деревенский парень, наконец начал осмысливать то, что так долго и, казалось, безуспешно разъясняли ему рабочие и студенты, приходившие в бараки. Прозрение Казимира походило на удивление ребенка, неожиданно открывшего для себя, что у курицы не четыре ножки, как у кошки или собаки, а только две. Ребенок еще не совсем уверен в этом, он еще бегает но двору и пересчитывает ножки у других кур.
Чтобы окончательно убедиться в том, что хозяин поляк обманывает рабочего-поляка, Казимир получит не один наглядный урок.
Моросил дождь, когда неожиданно нагрянула полиция и потребовала от рабочих немедленно освободить бараки. Весть о выселении мгновенно облетела поселок, где шла война с штрейкбрехерами с момента их появления на лесопилке.
К месту происшествия сбежалась любопытная детвора, а вскоре возле входов в бараки толпились и жены тех, кто мужественно продолжал забастовку.
Давидка, окруженный поселковыми ребятишками, с солидным видом комментировал события:
— Вот мы и сказали — шабаш! Страйк! Ведь правильно? Нам нечего терять, кроме своих цепей!
Правда, Давидка и сам не все понимал насчет цепей, он что-то не замечал их ни на ком из рабочих лесопилки. Но если старшие говорят, значит так должно быть.
Внимание Давидки привлек Казимир, который сердито кричал на управляющего:
— Не имеете права! У нас за ночлег уплачено до субботы! Мы…
— Молчать, тварь! — оборвал его пан Любаш. — Можете получить назад свои несчастные крейцеры! А из бараков — вон!
— Не пойдем! — воскликнула какая-то женщина с ребенком на руках.
Казимир по натуре был вспыльчив, горяч. Кто знает, чем закончилась бы стычка с управляющим, если бы не этот женский крик, сразу охладивший парня.
Из бараков один за другим выходили рабочие: кто с деревянными самодельными чемоданами, кто с котомками, в которых были собраны жалкие пожитки. Люди в нерешительности топтались около бараков, не зная куда податься.
Из толпы снова крикнула какая-то женщина не то зло, не то сочувственно:
— Идите на Песковую гору! Там много бездомных собралось!
Казимир провожал глазами унылых людей, у которых отняли работу и кров. Сам он не мог решить, что делать дальше.
«Пойти вместе со всеми? — думал он. — А если крестный вернется?» Парень с тоской поглядел на брезентовый саквояж Юзефа, и снова тревожно сжалось сердце.
«Куда старик мог пропасть? Уехал в село? А вещи? Зачем вещи тут оставил? И почему ничего не сказал? Без денег куда он поедет? Ведь он мне все отдал на хранение…»
Казимир отчетливо представил себе исхудавшее лицо Юзефа с впалыми потухшими глазами. Очень страдал крестный. Без слез не мог вспоминать жгучую обиду, которую унес из дома ясновельможного графа. Разве ж не он, Юзеф, отдал им всю свою молодость и силу? Он был верным, преданным слугой. И вот на склоне лет Юзефа выбросили, как старую, ненужную вещь.
Ясновельможный граф, такой образованный, такой обходительный, конечно, не оставил своего старого слугу без внимания. Он даже просил Юзефа не обижаться. Мол, судьба… Что он может поделать, если графиня невзлюбила Юзефа! Граф дал слуге пятьдесят гульденов и сказал, что пришло время ему отдохнуть.
«А может быть, у графа совесть заговорила и он вернул старика? — подумал Казимир. — Схожу
