Кризисное обществоведение. Часть 2

социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни минуты». Эта позиция была важным элементом идеологии перестройки 80-х годов XX века.

Второй узел противоречий относительно образа будущего России был связан с выбором цивилизационной траектории. Это было сутью раскола, который разделил большевиков и меньшевиков. В послевоенные годы началась деградация советской общественной мысли, и она стала уступать своим оппонентам в полемике об образе будущего.

Кризис индустриализма и апокалиптика Запада

Становление современного Запада происходило в обстановке мощного подъема философской мысли и проектирования новых форм жизнеустройства. Противоречия капитализма уже в XVIII-XIX веках породили плодотворное течение утопического социализма, а затем и марксизма. Новый всплеск был вызван в XX веке назревающим кризисом индустриализма, симптомами которого стали перестройка научной картины мира, Первая мировая война и цепь революций в «незападных» странах. Футурологические изыскания 70-80-х годов XX века отличаются от пророчеств и предчувствий Ницше и Шпенглера своим систематическим и организованным характером. Они стали особой областью знания, возникла целая сеть организаций, занятых разработкой «образа будущего» — как для всего мира, так и, главное, для Запада.

Примером служит Римский клуб, который заказывал видным системным аналитикам доклады со сценариями развития цивилизации в среднесрочной перспективе. В противовес Римскому клубу была создана «Трехсторонняя комиссия» под руководством 3. Бжезинского. Она разрабатывала проекты будущего общества в «полузакрытом» порядке. Действовало множество аналитических центров и государственных, и корпоративных (примеры — Гудзоновский институт или корпорация «РЭНД»).

Первый доклад Римскому клубу «Пределы роста» (1972) сразу вышел на 30 языках тиражом 10 млн экземпляров. Более 1000 учебных курсов в университетах использовали книгу как учебное пособие, так готовилась элита Запада. Это было началом практической разработки современной доктрины глобализации.

Новый всплеск этой апокалиптики на Западе был порожден поражением СССР в холодной войне и необходимостью проектирования нового мирового порядка. В связи с дискуссией о постиндустриализме особый интерес привлекло усиление в этой футурологии мотива страха (показательны книги Жака Аттали). Постсоветский апокалиптический дискурс Запада выполняет функцию запугивания и внушения, что, впрочем, признается как характерная черта всей европейской интеллектуальной традиции. Ценный материал для этой темы дала философская дискуссия о террористической атаке на Нью-Йорк 11 сентября 2001 года.

Перестройка и реформа 90-х годов в России

Проектирование будущего, определение общего вектора развития и конкретное целеполагание, осуществляемые властью и принимаемые (или отвергаемые) обществом, требуют постановки и осмысления фундаментальных вопросов бытия.

Власть (или оппозиция как тень власти) формулирует их в форме национальной повестки дня, как череду «перекрестков судьбы», актуальных исторических выборов, давая и обоснование своего выбора той или иной альтернативы. На разных уровнях общества эта повестка дня обсуждается в ходе низового «каждодневного плебисцита».

Революция, которая была объявлена идеологами антисоветской трансформации, казалось, с неизбежностью требовала интенсивных дискуссий о «светлом будущем», которое могло бы оправдать такую катастрофу. Академик Т.И. Заславская в книге-манифесте «Иного не дано» (1988) пишет: «Предстоящее преобразование общественных отношений трудно назвать иначе, как относительно бескровной и мирной (хотя в Сумгаите кровь пролилась) социальной революцией».

В 1991 году в программном докладе Т.И. Заславская дала совершенно немыслимое обоснование перестройки: «Главное социальное отношение советского общества на протяжении десятилетий заключалось в экономической эксплуатации и политическом подавлении трудящихся партийно- государственной номенклатурой. Возникшее в начале 30-х годов и резко углубившееся к 80-м социальное противостояние этих классов носило и носит антагонистический характер…

Единственно разумной политикой является последовательный демонтаж тоталитарной государственно-монополистической системы в целях ее замены более эффективной системой “социального капитализма”…».

При этом она сообщает, что в сентябре 1990 г. на вопрос: «Каким курсом должен следовать СССР в будущем?» за «отказ от социализма и переход к капитализму» высказались 8%!

Однако еще важнее, что М.С. Горбачев принципиально отверг целеполагание как необходимую функцию власти, приступающей к трансформации общества. Он с самого начала заявил: «Нередко приходится сталкиваться с вопросом: а чего же мы хотим достигнуть в результате перестройки, к чему прийти? На этот вопрос вряд ли можно дать детальный, педантичный ответ».

Никто и не просил у него педантичного ответа, спрашивали о векторе изменений.

Отказ от явного целеполагания — признак того, что власть преследует цели, настолько противоречащие интересам страны, что их невозможно огласить вплоть до надежного ослабления общества. В таком случае истинная цель оглашается только после достижения необратимости. Причины умолчания могут быть и более примитивными, например, желание уйти от ответственности при провале авантюрной программы. Цель не объявляется, а после провала говорится, что «мы этого и хотели». Если есть контроль над СМИ, то катастрофу можно представить как следствие «тоталитарного прошлого», «отсталости народа» и пр. Иногда эти причины совмещаются — начав авантюрную программу и заведя страну в тупик, власть идет с повинной не к собственному народу, а к геополитическому противнику и «сдает» страну.

И все же на исходе перестройки и в 1990-е годы вектор движения было довольно легко реконструировать — и по словам, и по делам. Однако когнитивная структура «советской апокалиптики» уже находилась в состоянии полного распада. Эта важная часть обществоведения оказалась несостоятельной. Отметим вехи в развитии ее кризиса.

Деградация когнитивной основы советской и постсоветской апокалиптики

Уход власти от ясного целеполагания — симптом глубокого кризиса. Если интеллектуальную команду Горбачева или Ельцина еще можно было подозревать в саботаже, то после 2000 года более вероятным объяснением является низкая квалификация. Сегодня власть молчит, не пытаясь изложить свое представление о будущем, а если и говорит, то так, что каждое слово порождает кучу недоуменных вопросов. Речь власти стала не средством объяснения (от слова «ясно»), а средством сокрытия целей и планов, если таковые имеются. Недаром при власти существует целая рать толкователей («политологов»). Поскольку и у оппозиции дело не лучше, это надо считать следствием общего неблагополучия в культуре.

Можно представить такую цепочку срывов.

— Сильное потрясение когнитивной структуры вызвала акция Хрущева по профанации целеполагания. В конце 50-х годов идеологическая власть стала уходить от фундаментальных вопросов, раз за разом подрывая иерархию ценностей и смешивая ранги проблем. Как правило, это смешение имело не случайный, а направленный характер — оно толкало сознание к принижению ранга проблем, представляя вопросы исторического выбора как технические решения, автономные от проблемы добра и зла.

Еще в 1930-е годы Н.И. Бухарин мог критиковать поэтические образы будущего у Блока и Есенина. Он верно определял несовместимость прозрения Блока с антропологией марксизма: «Это воспевание новой расы, азиатчины, самобытности, скифского мессианства, очень родственное философской позиции Блока, не напоминает ли оно некоторыми своими тонами и запахами цветов евразийства?»

Так же верно оценил Бухарин несовместимость с марксистской апокалиптикой «производительных сил»