не по себе, они устыдились своих босых ног, пропахшей потом одежонки, растрепанных волос и выцветших грошовых платочков.
— Староста, сейчас же вывести их из храма! — скомандовал Моисеев. — Выбросить эту скверну прочь!
К женщинам подскочили служки.
— Буржуи, а вот мы вас ни крихи не боимся! — отчаянно закричала Тэкля. — Все равно пророк Альяш единственный бог на земле! Настане, настане час — и вы признаете его! Скоро признаете, окаянные!..
— Дождетесь вы погибели! — подхватила худая и мосластая Пелагея Субета из Плянтов, отбиваясь от служек. — Чтоб вы от сифилиса сгнили!..
— Не лезь, холуй, не трогай меня паршивыми лапами! — орала рассвирепевшая Тэкля.
Дюжий мужчина схватил Химку.
— Ма-анечка, сыно-очек, детки мои, ратуйте свою ма-атку! — Вырываясь, тетка выпустила листовки. Как белые голуби, разлетелись они по собору, и все увидели вдруг, как их много. Мужчина от удивления даже выпустил Химку.
Больше всех неистовствовала Пилипиха. Упав на мозаичный пол, она накрылась с головой теплым платком и завопила:
— Ой, лю-уди, что это де-елается? Убива-ают!.. Ой, рату-йте!
Дюжим служкам было не до нее, они выбирали богохульниц помоложе. Началась свалка. Тэкля рванула цепочку и отбивалась крестом. Остальные пустили в ход палки с портретами пророка. Отступая спиной к дверям, Химка неистово крестилась, не переставая причитать:
— Детки вы мои, гляньте, ей-богу, что делается! Вы только погляди-ите!.. Я-ашечка мой, Ма-анечка, где вы?!
У входа стоял ларек, сражение закипело вокруг него, и вскоре ларек был опрокинут. Крестики, медальоны, свечи, распятья, металлические деньги со звоном полетели на пол, а под сапогами разъяренных мужчин захрустели иконки.
Через минуту бабы оказались на мостовой.
Выйдя на Индурское шоссе, женщины свернули к Неману — дух перевести и прийти в себя. На песке сохли выброшенные из сетей водоросли с мелкой рыбешкой и обкатанные течением голыши — здесь бабы и остановились. Пилипиха прежде всего поставила под куст иконку, повалилась на траву и стала бить поклоны. Остальные начали прикладывать друг дружке примочки к синякам, мыться в реке, причесываться, заплетать косы. Затем присели на травку, взялись за узелки и торбы.
Постепенно языки развязались. Запивая лимонадом ситный хлеб, сначала говорили о чем-то незначительном, но потом кто-то, не выдержав, прыснул, и, как по сигналу, захохотали все — точно возвращались с гулянки или с крестин и вспоминали очень смешное.
— Ну и перепужался же батюшка! Ну и кричал! — смахивая набегавшие слезы, закатывалась Пелагея.
— А панов как паралик расшиб! — вторила ее невестка, рыжая и маленькая толстушка Тамарка.
— А этот холуй как схопит меня за руки! — вспомнила Палашка. — Ну и я его палкой хорошо благослови-ила, аж согнулся мой кавалер! Кофту порвал, выродок!.. У кого булавка есть, бабы?.. Ой, и тут синяк! А я думаю: что так жжет?!
Веснушчатое, как воробьиное яичко, курносое личико и зеленые глазки Тамарки светились радостью одержанной победы.
— А я ухажеру своему ногтями по морде хорошенько проехалась, как бороной!
— А меня, слышь, схватил поперек и тащит, тащит куда-то! — жаловалась Химка. — А ручищи у него что клещи! Я как вырвусь, как побегу, только у аптеки и остановилась! Смотрю — и вы за мной все несетесь!
— Цепочку вот порвала от креста! И эмаль потрескалась! — Тэкля внимательно и с сожалением рассматривала крест. — Ой, женщины, всыплет же мне Альяш! — жаловалась она, будто пророк и вправду мог учинить над ней расправу. — Хоть бы цепочку связать как-нибудь!
— И ларек перевернули! — не унималась Палашка. — Сколько добра им погубили — злотых на семь, а то, гляди, и больше! И правильно — не держи, поп, торгашей в храме! Где это видано — в церкви торговля! Иконами, свечами — святыней, будто булками, торгуют!.. Не, Альяш такого не допускает, гонит таких подальше — в поле или на выгон!
— Однако испортили мы панам праздничек, бабы, а? — гордо спросила Палашка. И призналась: — Никогда не было мне так страшно! Думала — полицию вызовут!
— И вызвали бы, если бы не убежали! — рассудила Химка.
— Зато долго будут нас помнить!
— Только тетку Пилипиху ни один кавалер не тронул! — прыснула Тамарка. — Но и наделали же вы, тетя, им гаму — на всю церковь!
Бабка истово била поклоны перед портретом Альяша в глубокой, как ящичек для рассады, рамке и даже не повернула головы.
— Вот уже заядлая в своей вере! — почтительно сказала Тамарка, понизив голос.
— О-о, так она тебе и улыбнется, чекай! — завидуя твердости характера своей спутницы, протянула худая молодка в синяках. — У нее на пальцах и на коленях, ей-богу, сама видала, настоящие мозоли от земных поклонов повырастали!
Минуту бабы молчали, глядя на сверкающий плес, на желтые пляжи и затуманенную стену леса на другом берегу.
— Файно как тут! — вырвалось у Палашки.
— Красота, да не про тебя! — осадила ее Тамарка.
— Твоя правда! Мужик мой в «Маланке» стишок читал:
Все вздохнули.
Худая молодка встрепенулась:
— Ой, что же я рассиживаюсь, как пани? Дети же дома ждут! — Тяжело поднимаясь с травы, вздохнула еще раз. — Прибьет мужик, ей-богу! Никогда мне не верит, что бы я ни сказала, — сразу к морде с кулаками! А тут — синяки! «Откуда?» — первым делом спросит. Вы уж, бабы, выручайте, если что!
— Надо будет теперь нам держаться вместе, выручать одна одну! — рассудила Тэкля.
Остальные тоже вспомнили свои семьи, хозяйства. Посерьезнели и заторопились в дорогу.
В ряду событий, каждый день происходящих в относительно большом городе, инцидент в гродненском соборе был незначителен, чтобы получить широкую огласку, — не каждый очевидец счел своим долгом рассказать о нем дома. Зато Грибовщина встретила своих баб как настоящих героинь. Через день-другой этот случай оброс невероятными подробностями. Они множились и разлетались, как мощные солнечные протуберанцы по самым дальним селам.
— Слыхали, что грибовщинские бабы натворили в Гродно? — взволнованно говорили и наши, страшевские тетки. — Весь город вверх ногами поставили!
— Не говори! — подтверждала Кириллиха таким тоном, будто сама была при этом. — Как раз шел молебен, Тэкля с бабами внесла портрет Ильи на паперть и стала говорить слово божье. Батюшка хотел ее остановить, а портрет ка-ак засветится, ка-ак заблестит!.. Батюшка — дёру, как был, в ризе и с кадилом, так и вбежал на колокольню!
Кириллиха горящими глазами обвела слушательниц:
— Истинный бог!.. А народ, какой был в соборе, давай бабам в ноги кланяться да говорить: «Давно
