— На что ты смотришь? — спросил Белл.
Марион смотрела на него с мягкой улыбкой на прекрасном лице.
— Ты перевернул мою жизнь.
— На самом деле это было землетрясение, — усмехнулся Исаак.
— Еще до землетрясения. Землетрясение только подтолкнуло.
Девицам в возрасте Марион Морган полагалось давно уже быть замужем, но она, женщина рассудительная, наслаждалась независимостью. Окончив Стенфордский университет, она жила самостоятельно, сама зарабатывала себе на жизнь и к тридцати годам приобрела большой опыт работы старшим секретарем в одном из банков. Всех привлекательных и богатых поклонников, предлагавших ей руку и сердце, ждало разочарование. Возможно, храбрости ей придавал воздух Сан-Франциско, насыщенный бесконечными новыми возможностями. А возможно, виной всему было прекрасное образование и лучшие учителя, которых после смерти матери обеспечил ей любящий отец. Возможно, играли свою роль и смелые новые времена на заре нового столетия. Но Марион была чужда колебании и умела наслаждаться одиночеством.
До тех пор пока в ее жизнь не вошел Исаак Белл и не заставил ее сердце биться так, словно ей семнадцать и она на первом свидании.
«Я так счастлива», — подумала она.
Исаак взял Марион за руку.
Ему не сразу удалось заговорить. Ее красота, изящество, походка — все это не переставало его трогать. Глядя в ее зеленые глаза, он наконец сказал:
— Я счастливейший мужчина в Сан-Франциско. Будь мы в Нью-Йорке, я был бы счастливейшим мужчиной в Нью-Йорке.
Она улыбнулась и отвела взгляд. А когда снова посмотрела на Белла, увидела, что он глядит на газетный заголовок: «ГРОХНУЛСЯ!»
Железнодорожные аварии в 1907 году были повседневным явлением, но знать, что потерпел крушение поезд на Лос-Анджелес (а Исаак Белл все время ездил в поездах), было просто ужасно. Как ни странно, опасности его работы меньше тревожили Марион. Эти опасности не были надуманными, она видела шрамы на его теле. Но тревожиться, что Исаак встретит громилу с пистолетом или вора с ножом, было все равно что беспокоиться о безопасности тигра в джунглях.
Он смотрел на газету, и лицо его темнело от гнева. Марион коснулась его руки.
— Исаак, это крушение связано с твоим делом?
— Да, это по меньшей мере пятая диверсия.
— Но что-то в твоем лице… что-то свирепое… говорит мне, что дело личное.
— Помнишь, я тебе рассказывал об Уише Кларке?
— Конечно. Он спас тебе жизнь. Надеюсь когда-нибудь познакомиться с ним и лично поблагодарить.
— Человек, пустивший под откос поезд, убил Кларка, — холодно сказал Белл.
— Ох, Исаак, мне так жаль!
Белл — это вошло у него в привычку — ничего не таил от невесты и подробно изложил все, что знал о нападениях Саботажника на Каскадный участок Южно-Тихоокеанской железной дороги Осгуда Хеннеси и о том, как пытается предотвратить их. Марион могла сосредоточиться на всех имеющих отношение к делу фактах и увидеть закономерности их возникновения. Но главное она задавала критические вопросы, которые обостряли его мысль.
— Мотив — по-прежнему открытый вопрос, — заключил он. — Что заставляет его учинять такие разрушения?
— Ты веришь, будто этот Саботажник радикал? — спросила Марион.
— Доказательства налицо. Его соучастники. Радикальная листовка. Даже цель: железная дорога — первая цель радикалов.
— Но ты сомневаешься, Исаак.
— Да, — признался он. — Я пытался стать на его место, старался думать, как разгневанный агитатор, но все равно хладнокровное убийство невинных людей не укладывается в голове. В пылу мятежа или забастовки можно напасть на полицейских. Я не оправдываю такое поведение, но по крайней мере могу понять, как искажается образ мыслей человека. Однако безжалостные нападения на обычных людей… бессмысленная жестокость.
— Может, это душевнобольной? Сумасшедший?
— Возможно. Но для ненормального он слишком честолюбив и методичен. Это не нападения под влиянием порыва. Они тщательно обдуманы. И так же тщательно он планирует отход. Если это и безумие, то под строгим контролем.
— Может быть, он анархист?
— Думал над этим. Но зачем убивать столько людей? На самом деле, — задумчиво продолжал Белл, — похоже, он сознательно сеет ужас. Но что он от этого выигрывает?
Марион ответила:
— Публичное унижение Южно-Тихоокеанской железной дороги.
— Ну, этого он, несомненно, добился, — сказал Белл.
— Может, вместо того чтобы думать как радикал, анархист или безумец, ты должен думать как банкир.
— О чем ты?
Он не понимая смотрел на нее.
Марион ответила ясным спокойным голосом:
— Подумай, во что это обходится Осгуду Хеннеси.
Белл задумчиво кивнул. Ирония необходимости «думать как банкир» не укрылась от человека, который ушел от обязательной карьеры в солидном семейном банке. Он коснулся щеки девушки.
— Спасибо. Теперь мне есть над чем поломать голову.
— Я рада, — ответила Марион и насмешливо добавила: — Предпочитаю, чтобы ты ломал голову, а не лез под пистолет.
— А я люблю перестрелки, — тоже насмешливо отозвался Белл. — Они обостряют мысль. Хотя сейчас мы, возможно, говорим не о перестрелке, а о фехтовании.
— О фехтовании?
— Это очень странно. Он убил и Уиша и еще одного человека чем-то вроде шпаги. Вопрос в том, как ему удалось это сделать, когда у противника револьвер. Спрятать рапиру невозможно.
— А может, шпага в трости? Многие в Сан-Франциско носят такие трости для самозащиты.
— Но ведь необходимо извлечь шпагу из трости, а пока суть да дело, противник успеет выстрелить первым.
— Что ж, если он с такой тростью придет к тебе, пожалеет. Ты фехтовал за Йель.
Белл с улыбкой покачал головой.
— Фехтовал, но не дрался на дуэлях. Спортивный поединок и настоящий бой очень отличаются. Мой тренер, а он был дуэлянтом, говорил, что маска скрывает глаза противника. По его словам, когда в первый раз дерешься на дуэли, тебя поражает холодный взгляд противника, намеренного тебя убить.
— И тебя?
— Что — меня?
— Поразил? — Она улыбнулась. — Не говори, что никогда не дрался на дуэли.
Белл улыбнулся в ответ.
— Всего раз. Мы оба были очень молоды. И вид крови сразу убедил нас, что на самом деле мы не хотим убивать друг друга. В сущности, мы до сих пор дружим.
— Если ищешь дуэлянта, их не так уж много в наши дни и в наш век.
— Вероятно, европеец, — рассуждал Белл. — Итальянец или француз.
— Или немец. С этими ужасными гейдельбергскими шрамами на щеке. Марк Твен писал, что они нарочно снимают наложенные хирургами швы и поливают раны вином, чтобы те выглядели страшней.
— Вероятно, не немец, — сказал Белл. — Те предпочитают рубящие удары. Укол, который убил Уиша
