— Monsieur, не забывайте, что она находится по соседству с местом преступления. Нашим офицерам по служебной надобности пришлось вернуться туда, где был убит мсье Омар, и они увидели вашу сbambre de bonne в полном хаосе. Естественно, нас это заинтересовало… кому и для чего вздумалось крушить жилище бедного писателя. Под «бедным» я подразумеваю ваше финансовое состояние, а не литературные способности… должен сказать, мы все-таки заказали перевод — еп frangais naturellemenf [149] — первой главы вашего романа, просто чтобы подтвердить ваши показания, что вы писатель.
— А это законно? — спросил я охрипшим голосом.
— Вы должны быть довольны, monsieur. Вы стали писателем, которого переводят на другие языки. Многие пошли бы на убийство ради такого шанса… хотя это, конечно, не слишком удачное сравнение.
— Вам понравилось?
— Вот это уже доказывает, что вы настоящий писатель: прежде всего обеспокоены реакцией публики. Да, я нашел ваш роман очень… интересным.
— Значит, он вам не понравился…
— Как это вы с ходу определили?
— Хотя молва и утверждает обратное, американцы все-таки понимают иронию.
— Но ваша первая глава была… захватывающей. Очень даже. Повседневная жизнь американских пригородов. Отец-консерватор, чокнутая мать, ранимый сын. Очень оригинально… и я так полагаю, во многом автобиографично…
— Вы высказали свое мнение. Спасибо.
— Monsieur, вы меня неправильно поняли. Я бы с удовольствием читал и дальше… но это означало бы, что снова придется нанимать переводчика. Но… ваша книга длинная… уже шестьсот страниц, а ваш герой еще не окончил университет… Я так полагаю, это то, что немцы называют Bildungsroman, ja?[150] Своей весомостью он действительно сравним с Bildungsroman…
— У «весомости» есть синоним «громоздкость».
— Вот опять вы меня не так поняли. Но литературная критика — не цель нашей беседы. Нам, пожалуй, интереснее воссоздать сюжет вашей жизни на улице де Паради. Итак, выяснив, что — да — вы писали книгу, одновременно подрабатывая в этом странном месте — что вы хотели утаить от нас, — мы все-таки заинтересовались, почему это вашу комнату так раскурочили. А учитывая то, что некоторые из ваших партнеров…
— Они никогда не были моими партнерами.
— Это вы так утверждаете. Но с учетом того, что многие из тех, с кем вы сотрудничали — как в личном плане, так и в профессиональном, — были заняты в нелегальной торговле запрещенным товаром, мы, естественно, подумали, а не вы ли прикарманили килограмм того самого…
— Я никогда, никогда ничем подобным не занимался…
У меня начался приступ кашля, от волнения стало трудно дышать, во рту разлился горький привкус паленой слизи. Кутар поднялся и дал мне стакан воды. Я медленно пил воду, с трудом сглатывая. Инспектор бесстрастно наблюдал за мной. Когда мне стало легче, он произнес:
— Есть еще вопрос о происхождении двух тысяч восьмисот евро, что мы нашли в кармане вашей куртки. Расфасованные по пакетикам. Странный способ носить деньги.
Я попытался объяснить, как мне удалось сэкономить эти деньги, как прятал их в тайнике под умывальником, как они важны для меня, поскольку больше у меня за душой ничего нет, и, если он конфискует их…
— Вы окажетесь на улице? — спросил Кутар.
— Мне просто будет не на что жить. Потому что у меня ничего нет. Ничего. Вы можете проверить мою кредитную историю, банковские счета. Вы обнаружите там полный ноль. Эти две тысячи восемьсот евро — все мое богатство.
Кутар слушал меня внимательно, но я заметил, что он все время щелкает зажигалкой, зажатой между пальцами. Видно было, что ему отчаянно хочется курить.
— Вы получите обратно свои деньги… потому что они не имеют никакого значения для нашего расследования. Ваш чемодан и одежда чистые. И в комнате у вас мы ничего не нашли… хотя мне до сих пор не дает покоя, почему ее разгромили.
Потому что она сумасшедшая, вот почему.
— Это странный quartier… — только и вымолвил я.
Кутар позволил себе легкую улыбку.
— В этом я нисколько не сомневаюсь. Точно так же, как в вашей удивительной наивности, из-за которой вы попали на такую работу.
— Это была не наивность, инспектор. Это безразличие к тому, что со мной происходит.
— А вот это еще одно проявление нигилизма. Но в вашем случае к нигилизму примешивается тяга к иллюзиям. Или вы наконец смирились с тем, что мадам Кадар нет в живых?
— Да, теперь я точно знаю, что она мертва.
— Что ж, это уже лучше. Может, побывав между небом и землей, вы убедились в том, что существует барьер между бренной жизнью и потусторонней?
— Да, можно и так сказать.
— А все эти поразительные подробности из давно забытой биографии мадам Кадар? Как вы теперь объясните свои познания в этой области?
