У нее был густой южный акцент.
— Мадам Л’Эрбер…
— Отныне я для вас Лоррен. Ты вроде писатель?
— Романист.
— Возможно, я что-то читала из твоих романов?
— Определенно нет.
— Что ж, жизнь длинна, мой дорогой.
Бегло осмотрев гостиную, мадам остановила взгляд на парне лет сорока. Черный плисовый пиджак, черные джинсы, черная футболка, маленькая бородка, строгое лицо.
— Эй, Чет, иди сюда, тебе будет с кем поговорить, — громко произнесла она.
Чет подошел, настороженно разглядывая меня.
— Тебе надо познакомиться с Четом, — обратилась она ко мне, — этот парень тоже янки, преподает в Сорбонне. — А потом небрежно бросила Чету: — Гарри — что-то вроде писателя.
Хозяйка салона оставила нас наедине. Последовала неловкая пауза. Чет явно не собирался первым заводить разговор.
— Какой предмет вы преподаете? — спросил я.
— Лингвистический анализ. — Он явно ожидал моей реакции.
— На французском?
— На французском.
— Впечатляет, — сказал я.
— Я тоже так думаю. А вы что пишете?
— Пытаюсь написать роман…
— Понимаю… — Чет скучающе поглядывал по сторонам.
— Надеюсь закончить черновой вариант к…
— Это очень интересно. Было приятно побеседовать вами.
Навязанный мне собеседник ушел. Я остался чувствуя себя полным идиотом. Гарри — что-то вроде писателя. Удар ниже пояса… Все вокруг были увлечены разговорами и выглядели раскованными, интересными, успешными, чего нельзя было сказать обо мне. Решив, что срочно нужно выпить, я пошел на кухню. Там стоял длинный стол, на столе — дюжина упаковок с дешевым вином: красным и белым. Продуктовое «изобилие» было представлено тремя большими формами с подгоревшей лазаньей и десятком багетов, обезображенных беспорядочным ощипыванием. Низкопробное вино и весьма скромная закуска намекали на то, что хозяйка салона — при обдираловке в двадцать евро — явно не утруждала себя расходами. Все это не тянуло больше чем на четыре сотни. Даже если накинуть лишнюю сотню на обслугу (шведским столом заведовали две девушки; они же следил тем, чтобы использованные бумажные тарелки и пластиковые вилки вовремя оказывались в мусорном ведре), еженедельный расход составлял максимум пятьсот евро. Но, как мне показалось, гостей в квартире набралось больше сотни, и каждый заплатил вступительный взнос. Достаточно было нехитрой арифметики, чтобы подсчитать, что за сегодняшний вечер мадам получила чистую прибыль в полторы тысячи евро. Если предположить, за год она проводит сорок таких «вечеринок»… Шестьдесят штук, совсем не хило… Так что пусть Монтгомери заткнется со своим «блистать и эпатировать», иначе больше не позовут. Бизнес есть бизнес — позовут, и еще как.
В салоне были свои завсегдатаи. Чет — один из них. Так же как и парень по имени Клод. Миниатюрный, в черном костюме с узкими лацканами и темных очках, черты печального лица слегка заострены, он был точной копией гангстера из фильмов Жан-Пьера Мелбвиля эпохи пятидесятых.
— Чем вы занимаетесь? — спросил он меня по-английски.
— Простите, я говорю по-французски.
— Лоррен предпочитает, чтобы в ее салоне говорили на английском.
— Но ведь мы в Париже…
— Нет, monsieur. Мы в Madame’s Paris. И здесь мы все говорим по-английски.
— Серьезно?
— Абсолютно. Мадам недостаточно хорошо владеет французским. Ее словарного запаса хватает на то, чтобы заказать обед в ресторане или накричать на марокканскую femme de menage,[81] если зеркало на туалетном столике окажется не слишком чистым. А в остальном… rien.[82]
— Но ведь она здесь живет уже…
— Тридцать лет.
— Это невероятно!
— В Париже полно англофонов, которые даже не потрудились выучить язык. И Париж принимает их — потому что Париж толерантный город.
— Если только ты белый.
Клод посмотрел на меня как на сумасшедшего.
— Почему вам в голову приходят подобные мысли. Этот салон… такое замечательное место, настоящий souk des idees.[83]
