Особые отношения

протоки..

Еще одна жуткая минута — отвердевшую грудь сдавливало с нечеловеческой силой. «Не кричать, не кричать», — твердила я про себя. Но с каждым надавливанием было все сложнее удерживаться — пока наконец не раздался хлопок и я с облегчением не почувствовала, как из соска полилась теплая жидкость.

— Ну вот, — в голосе сестры слышалось удовлетворение своей работой, — одну грудь раскупорили. Теперь держите отсос минут десять, не меньше. Нужно полностью освободить ее от молока. А потом начнете работать со второй.

Тони вошел, когда я уже работала со второй — на последних приступах боли перед тем, как плотину прорвало. Этот сосок оказался вдвое упорнее своего визави — но я уже знала по опыту, что, начав процесс экстракции, останавливаться нельзя, иначе тяжесть в груди возрастет многократно и боль будет еще хуже, чем от пытки молокоотсосом. У Тони глаза полезли на лоб, когда он увидел, я, одной рукой вцепившись в матрас, другой сжимала чудовищный приборчик. Лицо у меня (судя по ошарашенному виду супруга) было искажено гримасой безумия.

— Господи, что это ты делаешь? — спросил он.

— Заткнись, — ответила я, чувствуя, что вот-вот, в любой момент…

Я негромко вскрикнула, потому что пробку наконец выбило и в емкость потекла водянистая жидкость. Тони ничего не сказал. Только молча наблюдал, как я продолжаю процесс дойки. Закончив, я положила отсос в лоток на тумбочке, застегнула халат, уронила голову на руки и благодарила Бога, Аллаха, ангела Морония[21], кого угодно за избавления от мук (по крайней мере, на сегодня — сестра предупредила меня, что эти слесарные работы следует повторять много раз на дню, если я хочу, чтобы протоки не забивались).

— Теперь с тобой можно говорить? — спросил Тони, садясь на кровать.

— Сейчас лучше. — И я подробно объяснила ему, почему вынуждена заниматься такими мазохистскими процедурами.

— Ты просто везунчик, — ответил Тони, — Как наш парень?

Я рассказала об утреннем визите наверх и добавила, что вечером должен заглянуть Рейнольдс, сообщить, когда Джека переведут из интенсивной терапии.

— Сестра намекнула, что это может случиться уже завтра. Они уверены, что с ним все нормально. В любом случае, меня выписывают через два дня… Ты и оглянуться не успеешь, как мы оба окажемся дома.

— О… это здорово, — сказал Тони.

— М-да… за радость в голосе отдельное спасибо.

— Да нет, я рад, правда. Просто я только сегодня узнал, что главный на этой неделе отправляет меня в Женеву. Там конференция ООН по…

— Даже не думай, — сказала я.

— Конечно, теперь, когда я узнал, что ты возвращаешься…

— Вот это правильно, есть еще время договориться, чтобы кто-то тебя подменил.

— Без проблем, — сказал Тони поспешно. И я вздохнула с облегчением, потому что раньше я ни разу не говорила Тони, что запрещаю ему что-то делать (мы с самого начала договорились, что исключим слово «нет» из нашего семейного лексикона», в пределах разумного, конечно). Но о том, чтобы в первую ночь после выписки оказаться дома вдвоем с Джеком, я и помыслить не могла. Хотя новость о скорой выписке явно несколько обескуражила моего супруга, он взял себя в руки.

— Сегодня же позвоню его светлости, объясню, что не могу ехать. А тебе обещаю праздничный ужин в честь возвращения домой — не без помощи «Маркса и Спенсера», конечно. А вот шампанское будет из другого магазина.

— Неужели, из «Теско»[22]?

— Очень остроумно, — оценил он. — Хотя, совсем забыл, тебе же нельзя пить?

— Ну, от одного бокала вреда не будет.

В тот вечер мы вместе ходили посмотреть на Джека. Он сопел во сне, и вид у него было довольный. А дежурная сестра в отделении сказала, что доктор Рейнольдс дал добро на его перевод ко мне в палату завтра утром — от этой перспективы мне стало не по себе. Ведь отныне вся ответственность ложилась на мои плечи.

Доктор Рейнольдс зашел ко мне утром.

— Не волнуйтесь, пожалуйста, — начал он, — но, кажется, у Джека развилась желтуха.

— Что развилось?

— Это обычное физиологическое состояние, оно встречается у пятидесяти процентов новорожденных и, как правило, бесследно исчезает дней через десять.

— Но откуда она берется?

— Ну, если вы хотите точное определение из учебника, она возникает при разрушении красных кровяных клеток и, как следствие, повышении содержания в крови желчного пигмента билирубина.

— А почему повышается содержание этого желтого, его там…

— Билирубина Как правило, он попадает в организм с материнским молоком.

— Вы хотите сказать, что он пожелтел из-за меня?

— Миссис Гудчайлд…

— Вы говорите, что я отравила своего ребенка?!

Голос опасно задрожал, но хоть я и понимала, что новый срыв не нужен, но ничего не могла поделать. Я совершенно растерялась и вообще перестала понимать, что происходит.

Доктор Рейнольдс заговорил медленно, внятно и очень ласково:

— Миссис Гудчайлд, вам не в чем себя винить. Ни вы, ни кто другой ничего не мог бы сделать, чтобы это предотвратить. Я уже говорил — это совершенно типичное состояние для новорожденных.

— Желтуха опасна?

— Только если уровень билирубина слишком высок.

— И что тогда?

Я заметила, что доктор неловко переступил с ноги на ногу.

— Тогда, — наконец сказал он, — билирубин может вызвать нарушения функции головного мозга. Но — я подчеркиваю — это случается крайне редко. Нет никаких основании считать, что ваш сын…

Но я его уже не слышала. В моей голове звучал другой голос, который, не умолкая, твердил: «Ты его отравила! Теперь его мозг поврежден! В этом виновата только ты, ты, ты...»

— Миссис Гудчайлд?

Подняв глаза, я увидела, что доктор Рейнольдс тревожно всматривается в мое лицо.

— Все в порядке?

— Что?

— Мне показалось, вы на секунду отключились.

— Я… в порядке, — выговорила я.

— Вы слышали, что я сказал? Вы не должны винить себя.

— Да, я слышала.

— Через десять дней все бесследно пройдет. А пока мы подержим его в интенсивной терапии. Но, повторяю, никакой угрозы нет. Это обычная процедура для любого младенца с желтухой. Вы меня понимаете?

Я кивнула.

— Хотите подняться и посмотреть на него?

— Да, разумеется. — Но мой голос прозвучал невыразительно. И снова я заметила, как Рейнольдс с беспокойством смотрит на меня.

В синем свете не был виден желтоватый оттенок, который теперь приобрели кожа и глаза Джека. Я не видела внешних проявлений болезни, но знала; мой ребенок страдает, он болен. И понимала, как бы ни разуверял меня Рейнольдс, что виновата в этом я.

Я позвонила Тони на работу и сообщила новости. Когда я объяснила, что желтуха у Джека развилась