— Назвала тебя лжецом. И повторяю это, потому что ты лжешь.
— Я просто думал…
— О чем? Что можно немного поразвлечься за мой счет, а потом улизнуть?
Он ерзал на стуле своим толстым задом и комкал в руке носовой платок. — Я действительно не хотел тебя обидеть.
— Но обидел.
Уилсон начал озираться, отыскивая глазами официанта.
— Вообще-то, мне пора..
Я перегнулась к нему через стол, почти вплотную приблизившись к его лицу. И все тем же бодрым, легким тоном заявила:
— Вижу, ты ничем не отличаешься от остальных мелких мерзавцев. Точно так же бежишь, поджав хвост, как только почуял, что тебе могут дать сдачи.
Он поднялся и вышел, не извинившись. Англичане никогда не просят прощения.
— Убежден, что далеко не все американцы бросаются просить прощения по любому поводу, — парировал Тони, когда я поделилась с ним своим наблюдением.
— Они лучше воспитаны, чем вы.
— Это потому, что они растут со скрытым пуританским комплексом вины… и с представлением, что за все нужно платить.
— А англичане…
— А мы полагаем, что можно удрать безнаказанно… если удастся.
У меня было искушение рассказать ему обо всем, что я узнала от Уилсона. Но мне казалось, что ничего хорошего из этого не выйдет. Наоборот, я опасалась, что, узнав о моей осведомленности, он почувствует себя незащищенным или — еще того хуже — попавшим в неловкое положение (а этого все британцы боятся как огня). В общем, я решила не говорить ему даже о том, что, услышав историю об Элейн Планкет, полюбила его еще сильнее. Ведь отныне я знала, что он так же уязвим и раним, как все смертные. Странно, но эта его слабость была мне по душе — она свидетельствовала о том, что он может быть таким разным.
Прошло две недели, и мне представилась возможность понаблюдать за Тони на его территории. Совершенно неожиданно он вдруг спросил:
— Как насчет того, чтобы сбежать в Лондон на несколько дней? — Он пояснил, что его вызывают в «Кроникл». — Ничего страшного — просто ежегодный обед с главным редактором, — обронил он небрежно. — Что думаешь о паре дней в «Савое»?
Долго уговаривать меня не пришлось. В Лондоне я была только один раз, в середине восьмидесятых, еще до моих заграничных командировок. Я отправилась тогда в суматошный двухнедельный тур по европейским столицам, в программу которого входили четыре дня в Лондоне. Мне понравилось тогда то, что я увидела. Конечно, видела я немного: несколько исторических памятников и музеев, пара интересных спектаклей и беглое знакомство с жизнью местных обитателей — состоятельных, из тех, кто может позволить себе отдельный дом в Челси[7]. В общем, мое знакомство с Лондоном было очень поверхностным. Надо сказать, что номер в «Савое» тоже дает не слишком объективное представление о реальной лондонской жизни. Я была в полном восторге, оказавшись в люксе с видом на Темзу, в котором нас ожидала бутылка шампанского в ведерке со льдом.
— «Кроникл» всегда так принимает своих зарубежных корреспондентов? — спросила я.
— Шутишь? — ответил Тони. — Просто управляющий — мой давний приятель. Мы с ним очень подружились в Токио, он там работал в «Интерконтинентале». Теперь, если я бываю в городе, он всегда рад меня принять.
— Уф, прямо от сердца отлегло, — с облегчением вздохнула я.
— Почему?
— Потому что ты не нарушил одного из главных правил журналиста — никогда ни за что не платить.
Он засмеялся и потащил меня в постель. Потом плеснул шампанского в бокал.
— Не буду пить, — запротестовала я. — Не могу, я на антибиотиках.
— Давно?
— Со вчерашнего дня, ходила к врачу с фарингитом, он прописал.
— У тебя фарингит?
Я широко открыла рот:
— Давай загляни.
— Нет уж, спасибо, — сказал он. — Так вот почему ты не пила в самолете?
— Выпивка и антибиотики не сочетаются.
— Сказала бы раньше.
— Зачем? Подумаешь, горло болит.
— Э, да ты крутая!
— Да, я такая, а ты не знал?
— Должен сказать, я в некоторой растерянности. С кем же прикажешь мне пить все это время?
Вопрос был риторическим, ибо на протяжении наших трех дней в Лондоне у Тони всегда было с кем выпить. Каждый вечер мы встречались с кем-то из его знакомых или коллег-журналистов. Все его друзья- приятели, без исключения, пришлись мне по душе. Кейт Медфорд — давнишняя коллега из «Кроникл», которая теперь вела большой вечерний обзор новостей на Радио Би-би-си, — устроила для нас обед. Они с мужем, онкологом Роджером, принимали нас у себя дома, в зеленом предместье Чизвик. В другой раз мы провели великолепный вечер с морем выпивки (для Тони, во всяком случае) с его приятелем Дермотом Фэйхи, журналистом, ведущим постоянную рубрику в «Индепендент», и большим любителем поговорить! Как выяснилось, он был к тому же известным бабником и весь вечер плотоядно посматривал на меня, что очень веселило Тони (потом он сказал мне: «Дермот так себя ведет со всеми женщинами», на что мне только и оставалось ответить: «Ну, спасибо»). Ещё мы встречались с бывшим репортером из «Телеграф», Робертом Мэтьюсом, только что получившим неплохой гонорар за свою первую книгу, триллер в стиле Роберта Ладлэма. После долгих уговоров он все-таки затащил нас на дорогущий ужин в «Айви»[8], заказывал вино по 60 фунтов за бутылку и пил слишком много, попутно потчуя нас мрачными и в то же время забавными историями о своем недавнем разводе. Рассказывал он блестяще, с непроницаемо-бесстрастным лицом подсмеиваясь над самим собой, но было понятно, что за этими шутками скрываются боль и страдание.
Все друзья Тони были первоклассными собеседниками, с удовольствием засиживались допоздна, пили, но немного — не больше трех бокалов вина — и (что произвело на меня неизгладимое впечатление) практически не говорили о себе. Даже притом что все они не виделись с Тони по году и больше, работа упоминалась лишь вскользь (в шутливых замечаниях, вроде «Ну что, Тони, эти исламисты со своим джихадом ни разу тебя не подстрелили?»). Если разговор касался личных тем — например, развода Роберта, — просто отшучивались. Даже когда Тони начал расспрашивать Кейт про ее дочь-подростка (которая, как оказалось, страдала анорексией и находилась в критическом состоянии), она ответила: «Перефразируя то, что Россини сказал об операх Вагнера, время от времени выпадают великолепные пятнадцать минут».
Больше к этой теме не возвращались.
Меня удивляло, что они умудряются сказать ровно столько, чтобы дать друг другу представление о своей жизни и состоянии дел, но стоит разговору коснуться чего-то личного, как его тут же переводят на общие темы. Я поняла, что здесь не принято обсуждать свои дела в компании больше двух человек, и особенно в присутствии посторонних, вроде меня. Впрочем, мне нравилась их манера ведения беседы и постоянное легкое подшучивание. В разговоре поднимались и серьезные темы, но обсуждали их все в том же грубовато-ироничном стиле. Ни разу я не заметила пылкой искренности, характерной для застольных бесед американцев. Действительно, говорил же мне как-то Тони, что основное различие между янки и британцами в том и состоит, что американцы считают жизнь штукой серьезной, но не безнадежной, а англичане — безнадежной, но не серьезной.
Три дня с лондонскими приятелями Тони убедили меня в том, что это правда. Еще я обнаружила, что
