— Всю ночь сидел, — с широкой улыбкой сообщил Роберт. — Сегодня утром натянул струны.
Братья замолчали. Когда-то давным-давно их мать решила, что Аксель станет знаменитым скрипачом. Алиса Риссен сама была профессиональным музыкантом, десять лет играла вторую скрипку в оркестре Королевской оперы. Она не скрывала, что первенец, Аксель, — ее любимчик.
Все пошло прахом, когда Аксель учился в Высшей музыкальной школе и вышел в финал конкурса имени Йохана Фредрика Бервальда[32] для молодых солистов. Этот конкурс считался игольным ушком, сквозь которое молодой скрипач мог пролезть прямо в мировую музыкальную элиту.
После конкурса Аксель покончил с музыкой и перешел в Военную академию Карлберг. Его младшему брату, Роберту, пришлось занять в семье место музыканта. Как и многие окончившие Королевскую музыкальную школу, Роберт не стал звездой. Он играл в камерном ансамбле, а самое главное — приобрел репутацию прекрасного скрипичного мастера, и заказы к нему шли со всех концов света.
— Покажи мне скрипку, — помолчав, попросил Аксель.
Роберт кивнул и принес инструмент — изящную скрипку, покрытую огненно-красным лаком и с полосатой, как тигровая шкура, кленовой нижней декой.
Он остановился напротив брата и заиграл переливчатый пассаж из Бартока. Акселю нравился этот композитор. Барток открыто противостоял нацистам и был вынужден покинуть Венгрию. Он был композитором-философом, иногда ему удавалось передать другим короткие мгновения счастья. Чуть печальная народная музыка звучит среди развалин, оставшихся после катастрофы, подумал Аксель. Роберт закончил играть.
— Хорошо звучит, — одобрил Аксель. — Только надо передвинуть душку, потому что выходит глуховато…
Лицо брата сделалось холодным, замкнутым. Роберт сухо пояснил:
— Даниэль Штроссер сказал, что… он хочет, чтобы скрипка звучала так. Чтобы у скрипки был голос, как у молодой Биргит Нильссон.
— Тогда надо было сдвинуть душку очень основательно, — улыбнулся Аксель.
— Ты не понимаешь, я только хотел…
— А так все изумительно, — поспешил сказать Аксель.
— Ты же слышал, как она звучит — сухо, резко…
— Я не хотел тебя обидеть, — невозмутимо продолжил Аксель. — Я просто сказал, что в звуке есть что-то неживое…
— Неживое? На скрипке будет играть знаток Бартока, — взорвался Роберт. — Мы говорим о Бартоке, а Барток несколько отличается от Боуи.
— Наверное, слух меня подвел.
Роберт открыл было рот, чтобы ответить, но тут в дверь постучала его жена Анетта, и он осекся.
Анетта улыбнулась, увидев мужа со скрипкой.
— Ты проверял скрипку Штроссера? — энергично спросила она.
— Да, — резко ответил Роберт, — но Акселю не понравилось.
— Неправда, — запротестовал Аксель. — Я абсолютно уверен, что заказчик будет доволен. И говорил об этом. Наверное, просто у меня в голове…
— Не слушай его, он ничего не понимает, — раздраженно перебила Анетта.
Роберт хотел уйти и увести жену с собой, чтобы избежать скандала. Но Анетта не собиралась оставлять Акселя в покое.
— Признайся, ты просто хотел придраться, — сварливо сказала она.
— Я не придирался, хотя душка…
— Ты когда в последний раз брал скрипку в руки? Тридцать, сорок лет назад? Еще мальчишкой. По- моему, ты должен извиниться.
— Не обращай внимания, — посоветовал Роберт.
— Извинись! — настаивала Анетта.
— Ладно. Прошу прощения. — Аксель почувствовал, что краснеет.
— За свое вранье. Ты соврал, потому что завидуешь Роберту, завидуешь похвалам, которые достанутся его новой скрипке.
— Да-да, прости, я соврал.
Аксель снова включил музыку — довольно громко. Сначала зазвучала простенькая перекличка двух гитар, и певец словно бы искал мелодию, слабо повторяя:
Анетта буркнула что-то о бездарности Акселя; Роберт попросил ее прекратить и увел из комнаты. Аксель еще прибавил громкость; ударные и бас направили вывернутую наизнанку музыку в нужное русло:
Аксель закрыл глаза, чувствуя, как горит темнота под веками. Он очень устал. Иногда ему удавалось поспать полчаса, иногда он не спал вообще, даже если рядом лежала Беверли. В такие ночи он отбрасывал одеяло, садился на застекленной веранде, уставившись в сад, на прекрасные деревья, освещенные влажным рассветным светом. Разумеется, Аксель Риссен понимал, где кроется корень его бед. Аксель закрывал глаза и возвращался мыслями к тем нескольким дням, которые изменили его жизнь.
54
Викторина
Пенелопа и Бьёрн переглянулись. У обоих был усталый и сосредоточенный вид. За закрытой дверью Валленберг запел «Хотите увидеть звезду», подражая Царе Леандер.[33] При этом он переставлял мебель.
— Мы можем с ним справиться, — прошептала Пенелопа.
— Наверное.
— Давай попробуем!
— А потом? Что мы будем делать потом? Пытать, чтобы выведать пин-код?
— Он скажет его нам, как только увидит, что мы сильнее.
— А если не скажет?
Пенелопа снова пошатнулась от слабости, однако, подойдя к окну, вялыми непослушными пальцами попыталась все же справиться с задвижками. Она посмотрела на свои руки, освещенные солнцем. Грязь под сломанными ногтями, серые от земли и грязи пальцы покрыты засохшей кровью.
— Нас тут никто не спасет, надо выбираться. Если мы опять окажемся на берегу, то…
Пенелопа замолчала и посмотрела на Бьёрна. Он сгорбился на кровати в чужом синем кожаном пиджаке.
— Ладно, — сказал он. — Давай.
— Я тебя не брошу.
— Пенни, я не могу, — проговорил Бьёрн, не глядя на нее. — Ноги. Я не смогу бежать. Может, пройду с полчаса. Кровь еще даже не остановилась.
— Я тебе помогу.
— Может, на острове больше нет телефонов, мы же не знаем.
— Я не собираюсь участвовать в его тошнотворных…
— Пенни, мы… нам надо дозвониться в полицию. Нам нужен его телефон.
Широко улыбаясь, Оссиан распахнул дверь. Он нарядился в леопардовый пиджак и такую же юбочку. Изящным движением хозяин указал Пенелопе и Бьёрну на огромный диван. Шторы были задернуты, а мебель Валленберг сдвинул к стенам, чтобы в комнате можно было двигаться свободно. Оссиан вышел под свет двух торшеров и повернулся.
— Дорогие телезрители, в веселье время летит быстро, — заговорил он и подмигнул. — Пора
