свидетельства.
Он взял листок, посмотрел.
— Хорошо, я постараюсь. Приходите через три дня.
— Нет, мне надо срочно. Постарайтесь найти их сейчас!
— Невозможно.
Она побоялась предложить ему взятку. Он может взять, а может отказаться, так как это нанесет ущерб его чести, или чести Франции, словом, чему-то, что мелкие чиновники числят на следующем месте после Бога. Она облизнула губы кончиком языка и кокетливо улыбнулась. Потом опустила ресницы и медленно подняла их, поймав его взгляд. — Как вас зовут?
— А-Альбер, — ответил он, заикаясь. Лицо его было покрыто шрамиками от гнойных прыщей.
— Альбер, — сказала она нежно, — мне очень нужны эти бумаги. Не могли бы вы помочь мне и найти их поскорее?
Она взяла его руку и крепко сжала — его пальцы почти коснулись ее груди, а глаза едва не вылезли из орбит. Марти глядела на него, ласково улыбаясь. — Вы сделаете это для меня?
— П-п-после обеда. Приходите в четыре.
Марти повернулась к выходу.
— Вы так добры ко мне, Альбер, — проворковала она. — Я никогда вас не забуду.
Марти подхватила свою сумочку и вышла. Переступив порог, она сразу забыла имя клерка.
Рождение Мартины было зарегистрировано ее матерью и крестным отцом доктором Маллакэном. «Почему не родным отцом? Неужели он отверг младшую дочь с самого момента рождения?» — подумала Мартина. Свидетельство о смерти Одиль Бенуа, умершей три месяца назад, не было еще получено и зарегистрировано в каркассонской мэрии. Клерк потратил немало усилий, но выяснил, что умерла она в приюте для умалишенных в деревне, расположенной в шестидесяти километрах от Каркассона. Он рассказывал об этом, глядя на Марти, как новорожденный теленок на луну, но ожидаемой благодарности не получил.
Она коротко сказала: «Спасибо» и быстро вышла, кивнув ему: «Прощайте, Альфред…»
— Альбер, — жалобно проблеял он ей вслед, но она не обернулась.
Таксист запросил задаток; она недовольно сунула ему деньги и села на заднее сиденье. Через сорок минут они подъехали к каменному зданию, окруженному стеной с башенками, — уродливой пародии XIX века на Каркассон.
— Это убежище для душевнобольных Святой Анны, — сказал шофер. — Вас подождать?
— Ждите.
— Если больше часа, то плата повышается.
— Ладно, мошенник. Ждите, пока я выйду.
— Слушаюсь, мадам.
Марти вошла в мрачный холл и сообщила дежурной сестре, что приехала за свидетельством о смерти. Та проводила ее к регистраторше Мадам Фуке, женщина с пронзительными глазами, взгляд которых как будто пришпилил посетительницу к зеленому креслу, осведомилась у Марти, что ей угодно. Избегая смотреть прямо в глаза, глядя на мочку уха мадам Фукс, Марти изложила свое дело. Та шмыгнула носом и сморщила лицо, как будто вдохнула испорченный воздух.
— Вы сказали, мадемуазель, что ваша мать находилась у нас двадцать лет, и вы ни разу не навестили ее?
— Я считала ее умершей.
— Конечно, вам так было удобнее.
Марти захотелось удушить регистраторшу.
— Я не собираюсь обсуждать с вами свои семейные дела, — процедила она сквозь стиснутые зубы — Мне нужно свидетельство о смерти.
— Вы не смеете говорить со мной таким тоном!
— Почему? Я приехала по делу. Вы должны выдать мне этот документ как законной наследнице. Или вы его не оформили?
— За кого вы нас принимаете? В нашем учреждении документация в идеальном порядке.
— Если бы это было действительно так, то свидетельство о смерти уже находилось в Каркассоне. Прошло три месяца, а вы его до сих пор не отправили.
— Если вы приехали учить нас, как вести дела, то лучше вам убраться отсюда немедленно! — прошипела мадам Фукс.
Марти вышла и попросила дежурную сестру в холле провести ее к директору или директрисе.
— Вам назначен прием?
Марти чувствовала себя на грани срыва, она или зальется слезами, или выбежит из холла и уедет. Но к собственному удивлению, она ответила твердым голосом — Мне не надо договоренности. Я из газеты и должна расследовать, что тут творится в вашей Богом забытой дыре. И я напишу такую статью, что ваше начальство подавится собственными зубами!
Женщина мгновенно выбежала и через пять минут вернулась, чтобы проводить Марти в кабинет директора. Когда Марти вошла, Эжен Граннэф, румяный полный мужчина, потушил окурок сигары. И поправил галстук.
— Добрый вечер, — сказала она приветливо. — Извините, что я явилась в неприемные часы и без договоренности. Я только что прилетела из Вашингтона. — Она наслаждалась собственной импровизацией, чувствуя, что только крепкий галльский юмор, неожиданно возродившийся в крови американской девчонки, даст ей разрядку и освободит от тягостной подавленности. — Меня ждет шофер, времени у меня в обрез. Мне нужно свидетельство о смерти Одиль Бенуа Деларю.
— Ну конечно же! — он кивнул головой сестре.
— Минутку! — Марти остановила женщину. — Принесите заодно и историю болезни. — Она обернулась к директору: — У нас есть сведения, что она умерла в результате отравления несвежей пищей.
Марти чуть не расхохоталась, увидев, как побагровели и без того румяные щеки директора.
— Это невозможно, мадемуазель! Я сам питаюсь здесь, и весь персонал тоже.
Марти пожала плечами. — Мы имеем сигналы. Не только об этой пациентке.
Сестра принесла бумаги. Одиль Деларю скончалась в возрасте шестидесяти лет от обширного инсульта. В истории болезни были записи сиделок и медсестер о состоянии больной, назначения врачей, описание болезни за двадцать лет. Диагноз — паранойя, с фазами депрессии и возбуждения. Ей делали электрошок.
Марти читала страницы, испещренные латинскими фразами и названиями лекарств, и думала: «Это была моя мать, ее пичкали химией и дергали электрошоками. Моя мать, женщина, которая меня родила. И я жила, не зная о ней, пока бездушные руки врачей манипулировали ею как марионеткой».
— Она скончалась спокойно, без страданий, — заверил ее Граннэф.
Марти не слышала его слов. Она продолжала перелистывать страницы, дойдя до последней записи: «Тело взято из больницы доктором Стефаном Маллакэном».
«Кто это? Мой крестный отец или его сын?»
Он жил в Эй-сюр-Буа. Шофер знал этот городок: у него там жила племянница с мужем и двойняшками-сыновьями. О Маллекэнс он не слышал, но предложил отвезти Марти к племяннице, где можно переночевать, а утром предпринять розыски. Марти была тронута неожиданной благожелательностью и немедленно согласилась.
Алан Брис вез Марти по темной дороге, в восторге от пассажирки, которая усмирила это чудовище — Граннэфа — директора страшного «убежища» для душевнобольных, где окончил свои дни его родной брат, вернувшийся с войны с психическим расстройством.
Его симпатия к Марти возросла, когда он узнал, что она американка. Посадив ее рядом с собой, он всю дорогу восхищался американцами, вместе с которыми освобождал Париж.
В Эй-сюр-Буа они перекусили в закусочной, потом Брие сбегал предупредить племянницу.
— Она в восторге, — объявил он, вернувшись, — она просто счастлива принять гостью, которая отделала доктора Граннэфа.
