— Куда ты идешь? — крикнул он Киму.
— Никуда особенно, немного прогуляться. Все это, — Ким раскинул руки, — ново для меня.
— Она, без сомнения, умна… и проницательная женщина. Но трудно размышлять, когда…
— Все женщины таковы. — Ким говорил так, как мог бы сказать Соломон.
— Перед монастырем была большая площадка, — пробормотал лама, перебирая сильно потертые четки, — каменная. На ней я оставил след моих ног, расхаживая взад и вперед вот с ними.
Он стукнул четками и начал читать: «Ом мани пад-ме ом», благодарный за прохладу, тишину и отсутствие пыли.
На равнине один предмет за другим привлекал праздный взгляд Кима. В его странствованиях не было никакой цели, просто архитектура хижин показалась ему новой, и он хотел поглядеть на них поближе.
Они вышли на большое пастбище с группой манговых деревьев в центре, коричневое и пурпурное при послеполуденном свете. Киму показалось удивительным, что в таком удобном месте не было ни одного жертвенника: мальчик в этом отношении был наблюдателен, как жрец. Вдали, по долине, шло четверо людей, один за другим. Он приложил руки к глазам и заметил, как медь сверкала на солнце.
— Солдаты! Белые солдаты! — сказал он. — Посмотрим.
— Всегда встречаются солдаты, как только мы пойдем одни. Но я никогда не видел белых солдат.
— Они не делают вреда, когда не пьяны. Спрячься за этим деревом.
Они встали за толстыми стволами в тени громадного мангового дерева. Две маленькие фигуры остановились, другие две неуверенно пошли вперед. Это был авангард подходившего полка, высланный, по обычаю, чтобы найти место для лагеря. Они несли пятифутовые шесты с развевавшимися флагами и перекликались друг с другом, идя по равнине.
Наконец, они вошли, тяжело ступая, в рощу манговых деревьев.
— Здесь или где-нибудь вблизи я думаю поставить палатки для офицеров под деревьями, а остальные могут расположиться около. Нашли ли место для обоза?
Они крикнули вдаль товарищам, и грубый ответный крик тех дошел до них слабым и смягченным.
— Ну, так ставь значок тут, — сказал один из солдат.
— Что это они готовят? — сказал пораженный лама. — Это великий и страшный мир. Какой девиз на этом знамени?
Один из солдат воткнул шест в нескольких футах от них, проворчал что-то недовольным тоном, выдернул его, посоветовался с товарищем, оглядывавшим тенистый зеленый свод, и поставил шест на прежнее место.
Ким смотрел во все глаза. Дыхание быстро и прерывисто вылетало сквозь его сжатые губы.
— Служитель Божий! — задыхаясь, проговорил он. — Мой гороскоп! Рисунок на песке жреца в Умбалле! Вспомни, что он сказал. Сначала придут двое людей, чтобы приготовить все, в темное место, как это бывает при начале видения.
— Но это не видение, — сказал лама. — Это только иллюзия мира — ничего более.
— А за ними придет Бык, Красный Бык на зеленом поле. Взгляни. Вот он!
Он показал на флаг, развевавшийся от вечернего ветерка менее чем в десяти шагах от них. Это был простой флаг, предназначенный для обозначения места лагеря, но полк позаботился, чтобы на флаге было то же изображение, что на полковом знамени, — красный бык на фоне зеленого национального цвета Ирландии.
— Вижу и припоминаю теперь, — сказал лама. — Это, наверно, твой Бык. Верно также и то, что пришло двое людей, чтобы все приготовить.
— Это солдаты — белые солдаты. Что сказал жрец? Знамение быка — знак войны и вооруженных людей. Служитель Божий, это то, чего я ищу.
— Верно. Это верно. — Лама пристально смотрел на девиз, горевший во тьме, словно рубин. — Жрец в Умбалле сказал, что твое знамение — знамение войны.
— Что делать теперь?
— Ждать. Будем ждать.
— Уже теперь тьма рассеивается, — сказал Ким.
Было вполне естественно, что лучи заходящего солнца пробились наконец сквозь стволы деревьев рощи, наполнив ее на несколько минут золотыми искрами света, но Киму это казалось завершением пророчества брамина.
— Слушай! — сказал лама. — Где-то вдали бьют в барабан.
Сначала звук, слабо раздавшийся в неподвижном воздухе, походил на биение артерии в висках. Вскоре он стал более резким.
— А, музыка, — объяснил Ким. Ему были знакомы звуки полкового оркестра, но они удивляли ламу.
В дальнем конце равнины показалась тяжелая, запыленная колонна. Потом ветер донес слова песни:
То был оркестр Меверикского полка, игравший впереди отправлявшихся в лагерь солдат. Солдаты маршировали, сопровождаемые обозом. Наконец тянувшаяся колонна сомкнулась (повозки остались позади), разделилась надвое, рассеялась, как муравейник, и…
— Но это колдовство! — проговорил лама.
Равнина покрывалась палатками, которые, казалось, вырастали готовыми из повозок. Другая толпа людей вторглась в рощу, молча воздвигла высокую палатку, раскинула еще восемь-девять палаток вокруг нее, словно выкопала из земли кухонные горшки, сковороды и узлы, которые приняли во владение туземные слуги. И наблюдавшие эту сцену лама и Ким увидели перед собой благоустроенный город.
— Уйдем, — сказал лама, в страхе отступая, когда загорелись огни и белые офицеры с звенящими саблями величественно вошли в палатку, где должны были обедать.
— Встань в тени. Ничего нельзя видеть при мерцающем свете, — сказал Ким. Глаза его были по- прежнему устремлены на флаг. Он никогда еще не видел, как быстро, за полчаса, привыкшие к своему делу солдаты раскидывают лагерь.
— Смотри, смотри, смотри! — воскликнул лама. — Вон идет священнослужитель.
То был Беннет, священник полка. Он шел, прихрамывая, одетый в запыленную черную одежду. Кто- то из его паствы сделал грубые замечания насчет недостатка бодрости и энергии священника; чтобы пристыдить его, Беннет промаршировал весь день рядом с солдатами. По его черной одежде, золотому кресту на цепочке, бритому лицу и мягкой войлочной шляпе с широкими полями повсюду в Индии его приняли бы за святого человека. Он опустился в кресло у двери палатки и снял сапоги. Несколько офицеров
