Шнитко остался ждать их в машине на берегу. Он служил управляющим Бутика Версачче, обычно он был одет в строгий черный костюм-тройку с галстуком и торчавшим из нагрудного кармана шелковым платочком, в квадратных очках, отчего был очень похож на директора магазина похоронных принадлежностей. Маруся с Русланом несколько раз заходили к нему в этот Бутик, и всякий раз он заставлял их подолгу стоять и ждать у входа, из Бутика как будто тоже пахло ладаном, и вообще весь магазин производил на Марусю впечатление настоящего похоронного бюро, мрачные неприветливые охранники и продавцы, а также фотография Версачче в траурной рамке, установленная на прилавке сразу напротив входной двери усиливали это ощущение. Руслан рассказывал Марусе, что в свое время Шнитко работал сантехником, а потом, якобы, устроился в Смольный, во всяком случае, он всем об этом говорил, но однажды, когда Руслан как-то зашел к нему туда, ему пришлось долго ходить по этажам, отыскивая кабинет, который Никифор указал в своей визитке, пока он наконец не натолкнулся на него у входа в огромный зал, где работало, по меньшей мере, сто машинисток, а Никифор скромно сидел у самой двери на стульчике в форменном пиджаке, какие носили все вахтеры Смольного…
Вася сначала хотел, чтобы именно Чипс бросил собачку за борт и даже предлагал ему за это сто баксов, но тот отказался, потому что считал, что это должен сделать сам Вася, тогда Вася поднял болонку и с размаху швырнул ее далеко за борт, таким театральным жестом, как Стенька Разин персидскую княжну, он был уже так пьян, что едва держался на ногах, а Александру Петровичу он ничего даже и не предлагал, а то бы он тоже не отказался это сделать, особенно за сто долларов, во всяком случае, именно так он и сказал об этом Лиле.
Графова Маруся тоже знала, видела его однажды на пресс-конференции в «Прибалтийской», где он представлял свое агентство «Crazy-Шанс», делился своими планами по возрождению петербургской культуры, которая, по его словам, находилась в глубокой жопе. С этого обобщения он, собственно, и начал свое выступление перед журналистами, а когда один из них попытался ему возразить, он сразу же пообещал поставить ему памятник из говна, когда тот наконец сдохнет в этой удушливой атмосфере, которая теперь воцарилась в Петербурге, если он, конечно, человек, а если он сам говно, то тогда ему должно быть здесь очень комфортно и уютно, и он может спокойно продолжать здесь жить.
Пресс-конференция проходила в июле, поэтому было очень жарко, и сам Графов был в одной футболке и джинсах, зато юноша, которого он привел с собой и тоже представил журналистам, был одет по полной форме — в фиолетовом пиджаке и галстуке, отчего у него со лба градом капал пот. Это, по словам Графова, был некий Саша Вепрев, восходящая звезда российской эстрады, «русский Хулио Иглессиас», он только что приехал из Кемерово, где солировал в группе «Святые зайцы». Он прислал кассету с записями своих песен Графову, и те ему так понравились, что он сразу же пригласил его в Петербург. Теперь он собирался сделать из него звезду первой величины, точно так же, как когда-то одна звезда советской эстрады «сделала» его, после того, как он, будучи выпускником кулинарного училища, залез к ней в окно, правда некоторое время ему пришлось еще побыть в «шестерках» у Барри Каримовича, хотя и «козырных», но теперь он решил окончательно стать «тузом», так как тусоваться в одной колоде с Лисом, Шпицем и Крутым ему остоебенило, потому что те делают не поп-музыку, а музыку в попе, а делать музыку в попе, да еще находиться в жопе, то есть жить в Петербурге, это было уже слишком… В конце концов, надо было что-то предпринимать, спасать культуру! Но для этого нужны бабки, и они теперь у него были, не будем говорить откуда, потому что и у стен есть уши, а если кто-нибудь ему скажет, что без бабок, будь у тебя даже голос, как у Каррераса, тебя кто-нибудь в этом мире услышит, то тому он тоже готов поставить памятник из говна, потому что звезды зажигают только тогда, когда это кому-нибудь нужно… А нужен был, к примеру, кому-нибудь Саша Зайцев, точнее, Вепрев, этот застенчивый юноша из города Кемерово, которого все теперь видели перед собой?! Лично он в этом сильно сомневался, он не дорос еще даже до того, чтобы ему тут предоставили слово, потому что пока это был всего лишь товар, хотя и качественный, в который он вложил свои деньги, а дивидендов пока что не получил. И пусть ему не возражают, он этого не любит, хотя и с большим уважением относится к представителям прессы, но Саша здесь говорить все равно не будет. Если кто-то хочет, может даже задать ему вопрос, но Саша все равно ему не ответит, так как он будет действовать так, как ему скажет он, Графов, а не тот, кого он сегодня впервые увидел в этом зале…
После лилиного рассказа у Маруси резко испортилось настроение, она вышла на улицу, где было темно и холодно, ведь уже был ноябрь. Сто долларов ей бы сейчас тоже очень не помешали, хотя собачку, конечно, она бы топить не стала, ни за какие деньги, хорошо еще, что Вася завел ее уже после того, как она перестала с ним работать, и Маруся ее ни разу не видела, а то бы у нее еще больше испортилось настроение. Но, скорее всего, Пилипенко все наврал, это было очень на него похоже, и уже завтра он притащит в офис эту болонку, которую забрал к себе домой, воспользовавшись васиным отъездом в Москву, чтобы напугать Лилю. Вообще, Маруся старалась отогнать эти мысли от себя, у нее и так хватало своих неприятностей…
Руслан приступил к осуществлению своего нового проекта — балета «Колдовское озеро». Это был его первый опыт в области хореографии, поэтому он очень волновался, так, во всяком случае, он сказал Марусе, когда предложил ей помочь подыскать исполнителей для его балета, главным образом, ему не хватало нескольких девушек или, еще лучше, девочек для танца маленьких колдунов, который должен был стать центральной сценой балета — как танец маленьких лебедей в «Лебедином озере» Чайковского, музыку которого, к тому же, Руслан собирался использовать и для этой сцены, и для некоторых других. Девочки должны были танцевать в платьях с блестками и с маленькими волшебными палочками в руках, лейтмотивом же должна была стать мелодия известной песни «Колдовское озеро», аранжировку которой для симфонического оркестра было поручено сделать Николаю, так как он был едва ли не единственным членом Академии Мировой Музыки, который был немного знаком с нотной грамотой и основами композиции.
Однако в Академии катастрофически не хватало музыкальных инструментов, точнее, инструменты были, но все они были либо сломаны, либо полностью расстроены, либо неукомплектованы: у барабана, например, не было барабанных палочек, а на пять скрипок и два контрабаса, которые были в более-менее сносном состоянии, приходился всего один смычок, и тот, как выяснилось, не подходил ни к тем, ни к другим, скорее всего, это был смычок от альта, было еще несколько заржавевших и покрытых зеленой патиной горнов и труб, — все эти инструменты были свалены в кучу в небольшой кладовке за сценой концертного зала Академии Мировой Музыки, того самого, что располагался на чердаке, и доставались оттуда, в основном, только для того, чтобы члены Академии могли сфотографироваться с ними для газет и журналов, главным образом, немецких и американских; если нужен был групповой снимок, то члены Академии разбирали инструменты и рассаживались с ними на сцене в виде оркестра. В центре, как правило, садился Руслан, в руках он держал смычок, который в этом случае заменял ему дирижерскую палочку. В углу сцены стояло еще старое пианино фирмы «Мюллер и Ко», но на нем можно было играть всего час, после чего оно начинало жутко дребезжать и нуждалось в новой настройке. Сначала его пытались поддерживать в рабочем состоянии и периодически настраивали, а потом всем это надоело, и на пианино махнули рукой. Правда, среди всей этой рухляди были еще две арфы, которые внешне выглядели вполне прилично, но играть на них все равно никто не умел.
Вообще практически никто из членов Академии не умел играть на музыкальных инструментах, за исключением, опять-таки, Николая, и еще двоих, Могучего и Кучкина, на самом деле, их фамилии были Сорокин и Добычин, они были родом из Саратова, где закончили детскую музыкальную школу, один по классу фортепиано, а другой — баяна. Во время юбилейных премьер, а таковыми считались премьеры каждого десятого музыкального сочинения Руслана, Могучий и Кучкин, облаченные в римские тоги, с лавровыми венками на головах и держа перед собой арфы, рассаживались по краям сцены, по обе стороны от Руслана, который тоже, в виде исключения, поднимался на сцену и садился за стол, на котором стоял магнитофон, лицом к зрителям — во время обычных премьер Руслан не покидал зала.
К настоящему моменту Руслан был автором уже двухсот сорока девяти симфоний, концертов и ораторий, поэтому его новый балет и имел для него такое значение, ведь он должен был завершить целый этап его творческого пути, одновременно вобрав в себя все основные достижения мировой музыки уходящего тысячелетия, во всяком случае, именно так было написано в обширном проспекте, с которым
