— Зачем? — непритворно удивляется она. — Вот выдадут нам бумажку с печатью. И что это изменит?
— Тогда перебирайся ко мне, — продолжаю гнуть свою линию. — Это уж точно кое-что изменит!
Лицо Лиды грустнеет, и она тяжело вздыхает (что для нее было не характерно: вздыхать по всякому поводу — это была как раз моя привычка):
— Не могу, Витя (и Витей она меня почти никогда не называла — все Виктор да Виктор). Поверь, очень хотелось бы, но не могу. Как я папу одного оставлю? — с горячностью стала объяснять она. — Ведь он у меня как большой ребенок, толком за собой присмотреть не может.
— Понимаю, — уныло отзываюсь я. А что мне еще остается? Только понимать…
Лида, видя мое настроение, тут же виснет у меня на шее, и громко шепчет на ухо:
— Хороший мой… Ну, не сердись, не будь букой. Мы же все равно вместе!
Обижаться на девушек — совершенно никчемное занятие, и я, чуть поскрипев сердцем, оставляю все обиды в стороне, и целую ее в ответ…
На следующий день, 3-го февраля, согласно полученной повестке, у меня запланирован визит в городской военный комиссариат. Потолкавшись по коридорам и выслушав несколько противоречивых указаний, нахожу, наконец, кабинет, где важно восседает пожилой дядька, к которому, собственно, мне и нужно. Весь его вид говорит о том, что он — старый служака, выпестованный еще прежним режимом, хотя, скорее всего, обретался в невеликих чинах.
Глянув на мою повестку, он важно объявляет:
— Вам надлежит прибыть на сборы начальствующего состава с 9-го по 22-у февраля сего года в город Тверь, в 143-й полк 48-й Кашинско-Тверской дивизии Московского военного округа.
Хотя я уже решил для себя, что от сборов отлынивать не буду, все же пытаюсь внести ясность — а вдруг удастся сохранить эти две недели для работы, которой становится все больше и больше? Поэтому робко намекаю:
— Но почему на сборы? Ведь я же не военный.
— Как так — не военный? Вот тут у меня значится, — он хлопает ладонью по тоненькой канцелярской папочке, выбивая из нее некоторое количество пыли, впрочем, небольшое, — что вы служили военкомом дивизии!
— Это какая-то ошибка! — получаю возможность возразить по существу. — Никогда военным комиссаром не был. И уж комиссаром дивизии — точно.
— Как так? — снова удивляется служака, смешно топорща пышные усы. — А кем же вы тогда, позвольте поинтересоваться, служили?
Честно отвечаю:
— Не комиссаром, и не дивизии, а заместителем командующего Западным сектором Войск внутренней охраны Республики по политчасти.
— Все едино, хрен редьки не слаще! — парирует служака. — Эта должность как раз военкому дивизии и приравнивается.
— Но почему тогда меня направляют на сборы в дивизию РККА, если я в ВОХР служил? — бросаю на стол свой последний козырь.
— А потому, милейший, — назидательно говорит работник военкомата, наставив на меня указательный палец, — что войска ВОХР в сентябре 1920 года были преобразованы в войска ВНУС. Оные же, в свою очередь 19 января 1921 года были переданы Военведу, за исключением войск ВЧК, железнодорожной и водной милиции. Но вы-то, я так понимаю, не из водной милиции и не из ВЧК, сиречь ОГПУ? — насмешливо интересуется он.
Остается лишь кивнуть в ответ.
— Потому и призывают вас на сборы в 48-ю дивизию, — заключает служака. — Вот, получите предписание и распишитесь. Рано утром в понедельник ваша группа отправляется с Николаевского вокзала. Сбор у комнаты военного коменданта станции. Билеты будут у старшего группы. На этом все.
— Разрешите выполнять? — немножко ерничаю, ставя закорючку в журнале и забирая у него из рук предписание.
— Выполняйте! — с усмешкой провожает меня взмахом руки старый служака.
Последний день перед сборами, воскресенье, 8-го февраля, естественно, провожу с Лидой. Она вычитала в «Известиях Административного отдела Московского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов», что Общество строителей международного красного стадиона устроило на Ленинских горах (бывших Воробьевых) снежную и ледяную горы, и специальную горку для лыжников. Кроме того, там построена теплая лыжная станция, поставлены пять юрт и буфет с горячей пищей.
— А еще, — рассказывала мне она, — комсомольские ячейки могут получить напрокат лыжи, коньки и санки на льготных условиях. Вот я нашу комсомольскую ячейку и сагитировала в воскресенье туда отправиться.
— Может быть, лучше поближе где-нибудь устроимся? — Хотя я неплохо владею лыжами, но большого удовольствия от них не получаю, а потому и пытаюсь ее отговорить от этого похода. — Вот, совсем недалеко, у Крымского моста оборудован каток и площадка для фигурного катанья.
— Ты чего такой ленивый? — прикусывает меня за ухо Лида. — Никаких возражений! Вперед, на лыжи!
Так и очутился в воскресенье на лыжах. Не буду спорить, размялись мы не плохо, пробежались по лыжне, покатались с гор, заодно в снежки поиграли и поваляли друг друга в снегу — как же без этого! В общем, день удался.
Когда мы уже пили чай у Лагутиных на квартире, а Михаил Евграфович, сославшись на занятость, удалился к себе в кабинет, и строчил там что-то, устроившись за письменным столом, Лида неожиданно тихо-тихо, но очень отчетливо произнесла:
— Может быть, я сошла с ума, но вот уже недели две меня не оставляет ощущение, что за нами следят.
— Кто? — тут же вскидываюсь, однако так же не повышая голоса, чтобы не расслышал ее отец.
— Не знаю, — Лида покачала головой. — Не знаю, — повторила она. — Я только нутром чувствую слежку, а обнаружить никого не могу. Такое впечатление, что следят настоящие спецы этого дела, мне не чета.
Она помолчала немного, потом добавила:
— Боюсь я за тебя.
— А я за тебя. Рядом со мной, выходит, быть опасно.
— Глупости говоришь! — зашипела Лида. — Прошу тебя, будь осторожен! — теперь в ее голосе зазвучали умоляющие нотки.
— Да уж буду, — обещаю ей. — На сборах они вряд ли какую пакость сотворить смогут, — там все на виду, — а когда вернусь, постараемся с этими таинственными филерами разобраться: что это еще за Наты Пинкертоны на нашу голову выискались?
Глава 11. Были сборы недолги…
Утром девятого февраля у дверей военного коменданта Николаевского вокзала, недавно успевшего переименоваться в Октябрьский, а затем и в Ленинградский, столпилась немалая кучка людей — человек тридцать, одетые весьма разношерстно — кто-то был «вдрызг по гражданке», кто-то — в полной военной форме, а большинство щеголяло пестрой смесью военной формы и гражданских предметов одежды.
Среди последних был и я. Накануне, мною из шкафа были извлечены немало послужившие мне галифе и гимнастерка. На антресолях шкафа нашлись яловые сапоги в довольно приличном состоянии, а в них обнаружились даже теплые фланелевые портянки. Но вот шинели у меня не было, и на сборы пришлось отправиться в пальто. И вещмешка у меня не нашлось, так что его роль сыграл кожаный портфель. Утром, не без некоторого труда вспомнив хитрую науку заворачивания портянок, со второй попытки удачно влезаю в сапоги и отправляюсь на вокзал.
