сильная личность! Не так ли?
— Конечно… Он человек незаурядного мужества, — без особого восторга признал Попа. — Это ясно…
— Во всяком случае, предательство нельзя прощать никогда! Таков непреложный закон легионеров…
Под большим секретом Лулу сообщил Жоржу, что немцы прежде не очень-то доверяли Заримбе из-за его цыганского происхождения. Было время, когда они хотели вообще избавиться от него. Узнав, однако, от германского посланника в Бухаресте герра Фабрициуса о том, как и почему расправился этот деятель легионерского движения с родной матерью, они пришли в восторг.
— Шефу был преподнесен парабеллум с выгравированной на кожухе надписью: «Не прощающему измену. Гиммлер», — доверительно нашептывал Лулу. — Именно после этого события в жизни Гицэ секретные решения Берлина, касающиеся легионерского движения, стали поступать сперва к нему, а уж потом доводиться до сведения остальной братии. Вот так!
В подтверждение сказанного Лулу хотел было рассказать Жоржу о совершенно неожиданном для Хории Симы, но заранее известном Заримбе появлении на заседании «тайного совета» генерала Антонеску, но вовремя передумал. Попа кичился своей связью с Симой, и Лулу прикинул, что приятель может его продать. При этой мысли групповод снова стал взвинчиваться.
— А ты, мсье Жорж, — сказал он назидательным тоном и с оттенком сарказма, — как пассажир в экспрессе, мчишься без остановок и задержек с головокружительной скоростью к почету и власти, но почему-то полагаешь, что запросто можешь сойти на полустанке прогуляться, словно поезд стоит у перрона… Опрометчиво! Всего один маленький неправильный шаг… и — адью! Экспресс умчится без тебя…
Кое-какие слухи о подробностях взрыва на электростанции и в бане дошли до Изабеллы одновременно с известием об аресте Ильи Томова. И то и другое, разумеется, в далеком от истины виде. Изабелла вспыхнула, обхватила ладонями залитые румянцем щеки, в ее чуть-чуть раскосых голубых глазах мелькнул испуг.
— О ужас!.. Неужели и Илюшка такой? Тогда всё… — прошептала она, и тотчас же с ее лица исчезло выражение испуга, щеки обрели спокойный беломраморный тон. Она быстро вернулась к радостным мыслям, прерванным неприятными сообщениями. Свойственная девушкам ее возраста мечтательность давно уже приобрела у Изабеллы устойчивый характер. Будущее она представляла себе в самых радужных красках. Она не сомневалась в том, что ее ждет необыкновенное счастье, голова ее постоянно была занята сочинением фантастически прекрасных эпизодов, которыми будет усеян ее жизненный путь.
Предаваясь мечтаниям, она забывала все, что окружало ее в реальной жизни, и с чувством досады возвращалась из мира фантазий к занятиям в лицее, к урокам музыки, к вечно пререкающимся «дедуле» и «бабуле» и часто ссорящимся между собой бонне и новой горничной, как и к прочей суете помещичьего быта. От всего этого ей давно хотелось бежать на край света.
— Кругом такая серость! Людишки какие-то бесцветные, невыразительные… — прорывалось у нее иногда в откровенной беседе с подругой, но вскоре девическое тщеславие брало верх, и она начинала расхваливать необыкновенные достоинства Жоржа, говорила о его безукоризненно внимательном отношении к ней, чуткости и необычайной любви…
Изабелла чувствовала, что это самообман, что она выдает желаемое за действительное, но, даже уединившись, она старалась отогнать дурные мысли, поскорее окунуться в мир своих фантазий.
Еще совсем недавно Изабелла без умолку твердила подружке о дружбе с Илюшкой Томовым, уверяла, что скоро он станет авиатором и они непременно поженятся. Ее воображение рисовало заманчивые картины совместной с ним безоблачной жизни, заполненной бесконечной сменой развлечений, увлекательных путешествий и разнообразных впечатлений.
Когда же стало известно, что Томова не приняли в авиационную школу и что он всего-навсего рядовой рабочий в одном из автомобильных гаражей Бухареста, она быстро и безболезненно перестроилась, по первому же требованию «дедули» прервала переписку с Ильей, хотя робость и смиренное послушание были ей не всегда свойственны.
Неожиданный поворот в судьбе Томова разрушил ее мечты, и вместе с ними стала угасать привлекательность человека, еще недавно, казалось, любимого ею. Не много понадобилось времени, чтобы создать себе нового кумира, призванного даровать ей безмятежную, сказочно прекрасную жизнь. Место Ильи Томова в ее мечтаниях занял Жорж Попа, с которым и состоялась ее помолвка.
И все же, надеясь поехать в Бухарест сдавать экзамены на бакалавра, Изабелла мечтала забавы ради встретиться с Ильей… не на свидании в тюрьме, разумеется, а на свободе… Да и самого Илью она представляла себе отнюдь не в рабочей блузе, а в ладно сшитой форме королевского летчика.
Именно об этом размышляла Изабелла, когда к ней явился Жорж Попа и рассказал, что наймиты красных бунтарей и еврейские прихвостни распустили в городе слух, будто взрыв на электростанции был подстроен зеленоруба-шечниками…
— Эти подонки дошли до такой наглости, — возмущался Жорж, — что поговаривают, будто в тот вечер видели и меня с отцом на электростанции!..
— Какая чушь! — воскликнула Изабелла и, смеясь, бросилась Жоржу на шею. — Не переживай, милый Жоржик! В тот вечер у нас было столько народу, и все видели твоего отца и тебя за столом! Собственно, ты же…
Изабелла вдруг осеклась. Она вспомнила, что Жорж исчез вместе с Лулу Митреску сразу же после того, как погас свет… «Но в городе он еще горел, — вспоминала Изабелла, — горел до взрыва… еще долго горел. Потом начался пожар, и везде погас… Но Жоржик и Лулу, кажется, уже вернулись, или…»
Смутная догадка мелькнула в голове Изабеллы, но она не сделала попытки утвердиться в ней или опровергнуть. Она просто отбросила эту неприятную мысль. «Разочароваться? — подумала она; — Нет! Пусть когда-нибудь позже, но только не сейчас… А может быть, никогда… И даже наверняка никогда!»
Домой Жорж Попа вернулся поздно ночью, и тотчас же к нему в комнату вошла мать. Он удивился:
— Ты не спишь, мамуся?
— Жду тебя весь вечер, Жоржик…
— Зачем ты встаешь с постели? Не бережешь себя… Могла бы послать кого-нибудь за мной… — говорил Жорж, предчувствуя, что мать опять будет донимать его разговорами о причастности к взрыву.
Мать все же прервала сына:
— Мне рассказали сегодня об одной очень неприятной подробности. Мальчик, которого арестовали после несчастья на электростанции, показал в сигуранце, что один из переодетых в черное одеяние бандитов был… в вишневых лакированных туфлях… Тебе это известно?
Жорж артистически закатил глаза, изображая из себя мученика.
— Ты опять об этом, мамуся? Извини, но мне надоели твои подозрения. Каждый раз что-нибудь новое! Удовольствие не из великих… К тому же у меня гость из Бухареста. Не дай бог, услышит, подумает, что у нас черт знает что творится… Идем отсюда, идем! Ты плохо выглядишь. Врач велел тебе лежать, а ты вскакиваешь без всякой надобности…
Жорж увел мать в спальню. Ее одолел приступ астмы. Но, едва отдышавшись, она вновь стала настаивать, чтобы сын признался.
— Бога ради, Жоржик, ответь: ты скрываешь от меня что-то ужасное?
— Выбей, пожалуйста, из головы эту чушь, или я сойду с ума! Ты думаешь, о чем говоришь? У меня, видите ли, имеются вишневые лакированные туфли!.. И что? Мало ли у кого такие туфли! Как будто в городе одна рыжая собака… И потом, прости меня, пожалуйста, мамуся, но за кого ты все же принимаешь своего сына?
Жорж сделал обидчивую мину.
— Выслушай меня, Жоржик, спокойно, — помедлив, ответила мать, — и постарайся понять, почему я так беспокоюсь, почему подозреваю, что ты не говоришь мне правды… Я всегда была уверена, что мой сын честный, порядочный и воспитанный человек. И вдруг, когда я лежала в больнице, до меня дошел слух, что
