— Я все же заставлю твердолобых пойти на попятную, — ораторствовал Гитлер, потрясая сжатым кулаком, словно душил кого-то. — И только со мной, только на условиях, которые я им продиктую, будет заключен мир! Иного выхода у них нет… Я припру их к стенке!
К удивлению близких друзей, адмирал Канарис не меньше фюрера восхищался эффектом, достигнутым в Венло. Его единомышленники болезненно переживали каждый промах Лондона, оберегая престиж и авторитет Британии, были готовы к контрмерам. Но Канарис не торопился. Напротив, он был рад случившемуся и не скрывал этого.
Обескураженный такой реакцией своего шефа, полковник Ганс Остер, улучив удобный момент, спросил, чем объясняется столь странное его отношение к спровоцированному Гейдрихом инциденту в Венло?
— Может быть, теперь, — с усмешкой ответил Вильгельм Канарис, — эти оболтусы из «ювелирной фирмы» все же поймут, что представляет собою наш «скрипач» и они сами! Нужно быть абсолютными болванами, чтобы согласиться на переговоры с каким-то «высокопоставленным немцем» в двухстах шагах от шлагбаума на германской границе!
Начальник абвера напомнил, как тот же Остер и его друзья посылали в Лондон известных англичанам действительно солидных людей для переговоров об устранении Адольфа Гитлера, однако все попытки заручиться их поддержкой были безрезультатны.
— Тогда они, — продолжал уже с негодованием Канарис, — считали, что никто, кроме Эмиля, не способен повести Германию против большевиков! Потому-то ублажали его и всячески оберегали с помощью «скрипача», который нередко вынуждал нас делать совсем не то, что следовало бы… А теперь, когда наконец-то, кажется, поняли, что устранение Эмиля — единственный для них выход из положения, они, видите ли, не нашли ничего лучшего, как действовать, минуя нас! И вот результат — «скрипач» напакостил им, что называется, по первое число!
Ежедневно мир ошеломляли сенсационные сообщения о потоплении судов не только Великобритании и ее союзников, но и нейтральных стран, корабли которых заходили в территориальные воды британской метрополии.
Гитлер потирал руки от удовольствия и усиливал нажим на Англию. Во что бы то ни стало он хотел склонить ее к компромиссному миру. Англичане были не прочь пойти на такой шаг, но их не устраивали методы, которыми оперировал Гитлер, они не хотели смириться с принижением престижа Великобритании и выжидали такого «модус вивэнди», при котором могли бы заключить почетный мир. Но германский канцлер не отступал. Напротив, он действовал все напористее…
— Я приказал так усеять британское побережье «грибами» со смертоносной начинкой, — говорил он в кругу своих приближенных, — чтобы их флот ежесуточно недосчитывался десятков судов! Я заставлю не только англосаксов хорошенько подумать о последствиях дальнейшего ведения войны со мной, но и их открытых и маскирующихся союзников. И никто из них не разгадает секрета нашего оружия и не сумеет оградить свои флоты от массового уничтожения!
А на следующий день, после окончания совещания в абвере, Канарис попросил полковника Остера остаться в кабинете. Адмирал извлек из ящика стола голубую, потертую по краям папку с материалами для доклада ставке или лично фюреру.
— Хотите? — протягивая ее Остеру, предложил Вильгельм Канарис своим обычным мягким, ничего особенного не предвещавшим голосом. — Полюбуйтесь…
Не первый год Остер знал своего шефа. Прежде чем открыть папку, он пытливо посмотрел на начальника абвера, предчувствуя какой-то сюрприз.
— На меня, Ганс, не смотрите, — улыбаясь, сказал Канарис. — Ни на лбу, ни в глазах ничего не прочтете… Загляните-ка поскорее в папку!
Остер пробежал глазами первые две страницы с известной ему информацией, предназначенной для доклада фюреру, и дошел до сообщения о том, что секрет устройства мины, используя которую Адольф Гитлер не далее как вчера грозился уничтожить морской флот Британии, блокировать ее побережье, обречь метрополию на изоляцию, полностью раскрыт англичанами… Адмиралтейство Великобритании уже уведомило все союзные и нейтральные страны о необходимости немедленно принять меры к размагничиванию металлических корпусов кораблей, «пропустив по килю судна высокое напряжение».
— Вот так штука! — удивленно произнес Остер и вдруг раскатисто рассмеялся, на глазах у него выступили слезы. — Эмиля хватит удар!
Адмирал насупился, опустил голову.
— Посмотрим, что он теперь скажет «скрипачу»!
— О-о-о! — злорадно воскликнул Остер. — «Скрипачу» будет жарко!.. Не миновать ему упреков: и «завелась паршивая свинья», и «повсюду у нас английские агенты», и «я борюсь, а меня кругом предают», и прочее такое…
— И в наш адрес также следует ждать упреков… Не обольщайтесь, Ганс! Эмиль будет рвать и метать… Это слишком чувствительное поражение…
— Несомненно! Что касается упреков в наш адрес — пожалуйста! Мы тут неуязвимы…
Канарис взглянул из-под седых, слегка взлохмаченных бровей на ликовавшего полковника и со свойственной ему сдержанностью заключил:
— Посмотрим… Но так или иначе, спесь с Эмиля и его любимца «скрипача» будет сбита! И надеюсь, надолго…
Глава двадцать четвертая
Кредо Симона Соломонзона — «единый народ, единая нация, единое государство» — по-прежнему не давало покоя Хаиму. И чем больше он напрягал память, пытаясь вспомнить, где однажды уже слышал эту фразу, тем назойливее, словно испорченная граммофонная пластинка, повторял ее.
Набившие оскомину слова отвязались от него лишь в ту минуту, когда раздался хриплый окрик Кноха-«паровоза», возвестивший о возобновлении разгрузки прессованного сена с австралийского судна. На причале снова все пришло в движение, но теперь уже не было ни особой спешки, ни четкого порядка, ни тишины и таинственности, при которых происходила разгрузка ночью. То и дело раздавались резкие гудки грузовиков, прибывающих за сеном, ругань и окрики шоферов, рев моторов отъезжающих автомашин, на ходу балагурили и бранились грузчики.
— Эй, вы! — проходя мимо Хаима, бросил Давид Кнох. — Там ваш хавэр на части разрывается…
И опять Хаим не был уверен в том, что правильно понял главного экспедитора, то ли он посылал его к Ионасу, то ли просто сказал так, для встряски.
— Извините, хавэр Дувед Кнох! Машины гудят, я не расслышал, — нагнав главного экспедитора, сказал Хаим.
— Вы что, за компанию с женой оглохли? — зло ответил Кнох. — Я слышал, она у вас, кажется, глухонемая…
Ошеломленный, Хаим остановился. Кровь припала к его лицу. В это мгновение он потерял контроль над собой и готов был достойно ответить на грубый окрик Кноха, но тот круто свернул к трапу и быстро зашагал вверх, а Хаим остался внизу и, горестно усмехаясь, думал о том, как бы Кнох расправился с ним, ответь он на грубость грубостью.
— Вы, бестолочь! — окликнул его уже с верхней палубы главный экспедитор. — Для вас нужно особое приглашение?
Ничего не ответив, Хаим, словно его хлестнули кнутом, бросился к пакгаузу.
Нуци встретил его упреками. Хаим не оправдывался. Он искренне сочувствовал другу: оказывается, и в пакгаузе шла погрузка «корма для скота».
Нуци сунул в руки Хаиму влажную рубаху.
— Быстро повесь вон на то дерево. — Нуци указал на рыжий холм с одиноко растущим на нем деревцем, на котором грузчики обычно сушили свои влажные от пота рубахи. — Если увидишь на подходе сюда подозрительных людей, снимешь! Понял?
