Неотрывно смотрел Илья на этот домик, но, к великому его огорчению, конвойный свернул к железным воротам полиции, услужливо открытым привратником, а из домика так никто и не вышел.
Пока комиссар местного отделения сигуранцы Рафтоппуло неторопливо распечатывал большой желтый пакет с оттисками королевской короны на сургуче и оформлял «обратный талон», подтверждавший поступление арестанта, жандарм во дворе снимал с Томова кандалы, пропажа которых грозила конвоирам, согласно жандармскому уставу, продлением службы не менее чем на год.
Двое полицейских провели Томова в узкий коридор, где его обсыпали дезинфицирующим тошнотворным порошком, а затем провели по крутой, шатавшейся под ногами лестнице в глубокий полутемный, пахнущий плесенью погреб. Худая слава гуляла среди местных жителей об этом полицейском застенке, упоминание о нем всегда отождествлялось с истязаниями и пытками.
И первое, что пришло на ум Илье, когда он оказался в этом подземелье, было давнее воспоминание о мужественном поведении его школьного друга Хаима Волдитера. Арестованный сигуранцей за распространение революционных прокламаций, Хаим подвергся тогда пыткам и истязаниям, но, несмотря на весьма изощренный метод допроса комиссара Рафтоппуло и жестокость главного сыщика Статеску, ни единым словом не выдал ни своего сообщника Илюшку Томова, ни других ребят.
Илья томился в погребе не более получаса. Его привели в канцелярию, и дежурный полицейский комиссар, не говоря ни слова, приступил к делу: измерил рост Томова, — установил цвет его волос и глаз, определил черты внешности и наличие особых примет, тщательно выискивая подкожную татуировку.
Завершив процедуру раздевания и обследования, дежурный комиссар провел Томова в соседний кабинет. Здесь он предстал перед плотным, смуглолицым, с густой щеткой рубленых седых усов комиссаром Рафтоппуло. Этот самодовольный чин не упускал случая блеснуть своей мнимой проницательностью и способностью хитро вести допросы. Помимо Рафтоппуло в кабинете был и главный сыщик сигуранцы Статеску. Он делал вид, будто впервые видит Илью. Статеску и Рафтоппуло попеременно повели дотошный не то допрос, не то разговор, причем комиссар, лукаво поглядывая на Илью, старался казаться наивным, добродушным и словоохотливым шутником.
— Учился в лицее? Это прекрасно! А где?
— Наверно, были среди лицеистов друзья? Кто, например?
— Стало быть, учился вместе с Волдитером Хаимом!
— Уехал куда-то?! Вот как… Жаль, конечно… А сам почему покинул наш город?
— На авиатора хотел учиться?! Совсем похвально! И что же помешало?
— Хм… Не приняли? Почему же?..
— Пришлось наняться на работу? Куда?
— Помогли знакомые? Кто именно?
— А здесь есть родные?..
— И отец с ними?
— Вот оно что?! Уехал с дочерью… Далеко?
— Печально, да-а… Ну-с, а если, предположим, тебя освободили бы из-под ареста, чем бы занялся?..
— Это верно сказано! Человеку без хлеба насущного не жить, а хлебушек с неба не падает, и, к сожалению, денежки тоже под ногами не валяются…
Долго длился этот нудный, никчемный разговор с бесконечными повторами, Ни «проницательному» комиссару, ни тем более «всеведущему» сыщику, привыкшему выведывать секреты с помощью доносчиков, ничего не удалось узнать сверх того, что им давно и хорошо было известно. Им лишь самим хотелось увидеть, что в самом деле представлял собою их новый подопечный и каким образом легче держать под контролем этот «объект», с которым в будущем придется, очевидно, вести трудную борьбу. Поэтому они и прощупывали его, пытаясь отыскать уязвимые места. Но безуспешно.
— Ну, вот и прекрасно! — с наигранной любезностью заключил комиссар Рафтоппуло. — Мы должны остаться друзьями… А для этого на память надо сфотографироваться ради формальности, — продолжал он, обменявшись многозначительным взглядом с сыщиком, — следовало бы снять отпечатки пальцев… Не так ли?
Статеску помедлил с ответом, равнодушно пожал плечами, будто желая сказать, что можно бы обойтись и без соблюдения этих правил, но коль скоро предложено комиссаром, то почему бы и не выполнить…
— Вот и отлично, господин Статеску! Нельзя не оценить такое единодушие… Полагаю, что и господин Томов не имеет возражений?
Илья ничего не ответил, и комиссар тотчас же заключил:
— Молчание — знак согласия! В таком случае пройдите в соседнюю комнату. Там все уже подготовлено, и вас ждет фотограф.
Пока Томова фотографировали и снимали отпечатки пальцев, комиссар Рафтоппуло связался по телефону с генеральной дирекцией сигуранцы Бухареста и получил подтверждение полученных в желтом пакете указаний. И когда Илья Томов снова появился в его кабинете, Рафтоппуло торжественным тоном довел до его сведения, что «сигуранца государства его величества Кароля Второго, исходя из гуманных соображений, постановила прекратить дело, начатое против Илие Томова, и освободить его из-под ареста…».
— Однако, — продолжал уже с серьезной миной на лице комиссар Рафтоппуло, лукаво взглянув на Томова, — постановление предписывает господину Томову находиться под постоянным надзором государственной сигуранцы города Болграда, в связи с чем ему надлежит впредь два раза в неделю — по вторникам и пятницам — отмечаться в полиции… Господину Илие Томову запрещается заниматься политикой, запрещается выезжать за пределы города, запрещается отлучаться из дома от двадцати трех до шести часов, запрещается посещать собрания, запрещается собираться…
Запрещениям, казалось, не будет конца. Затем последовали предупреждения и угрозы о применении санкций в случае нарушения постановления сигуранцы. Наконец Томову предложили засвидетельствовать собственноручной подписью «согласие с постановлением», «отсутствие возражений», «принятие к сведению порядка отметки в полиции», обязательство «соблюдать правила для поднадзорного» и снова «отсутствие претензий к сигуранце государства и государственным служащим», «хорошее обращение» и многое другое…
Илья читал, расписывался и все еще сомневался в том, что его выпустят. Когда же Рафтоппуло произнес: «Вы свободны, господин Томов! Можете идти», — от радости Илья чуть было не сказал «спасибо», но вовремя спохватился и только сдержанно кивнул головой.
Странное ощущение испытал Томов, когда вышел за ворота полицейского участка. Умом и сердцем он радовался обретенной свободе и вместе с тем испытывал какую-то неловкость, словно его лишили чего-то, ставшего привычным. Ему казалось, что кто-то все еще сопровождает его, что вот-вот он услышит окрик- приказ идти быстрее или медленнее, повернуть влево или вправо, остановиться или встать лицом к стенке… Он шел медленно, неуверенно, хотя ему хотелось скорее, как можно скорее увидеть мать и деда, шел не оборачиваясь, хотя хотелось убедиться в том, что он действительно свободен и никто не следит за ним по пятам.
Стиснув зубы и сжав кулаки, Илья заставил себя ускорить шаг и, когда дошел до калитки дома, не выдержал, обернулся. Кругом ни души! Над головой огромный простор безоблачного неба!.. С облегчением глубоко вздохнув, Илья рывком открыл калитку и вбежал во двор…
В то время, когда в полицейском участке Илью Томова освобождали от кандалов, фотографировали, допрашивали и оформляли расписки, прежде чем отпустить домой, завсегдатаи кофейни «Венеция», среди которых был уже и господин Гаснер, все еще продолжали на все лады комментировать появление в городе закованного в кандалы земляка.
Мануфактурщик торжествовал:
— Теперь его поведут в Измаил!.. Этапом!
— Почему вдруг в Измаил? Он же, говорят, набедокурил в Бухаресте?
— Будто вы не знаете, что в Измаиле острог! Потому его и поведут туда!
— Вы так думаете?
— А вы как думаете? Повезут в фаэтоне на курорт в Будаки? Ему и так обеспечен отдых… за
