коридорный охранник Мокану так настойчиво допытывался, на самом ли деле он не коммунист.
— Кому, скоты, велено держаться на расстоянии в пять шагов друг от друга?! — доносился теперь из коридора голос Мокану. — Дождетесь от меня, что вобче отменю прогулку…
Заключенные из перечисленных коридорным охранником камер выходили на прогулку и заодно выносили параши. Медленно прошли они мимо камеры Томова.
Илья прислушивался ко всему, что происходит в коридоре, и не переставал размышлять о том, как ему вести себя в дальнейшем, какую форму и тактику обращения выбрать. Он ведь действительно еще не вступил в партию… Не успел. Всего за два дня до этого знаменательного события его арестовали. И на допросах в сигуранце отрицал какую-либо связь с коммунистами. Поэтому, может быть, и посадили его именно сюда. Хотят испытать, проверить, как он будет вести себя в этой обстановке…
Откуда-то издалека, видимо от самого выхода во двор, доносились крики. Томов подошел к двери, прислушался. Было шумно, и он не мог различить слова. Вдруг из соседней камеры отчетливо раздался голос арестанта, которого охранники звали Никулеску.
— Не бейте! Не смейте бить!..
Шум нарастал, из сплошного гула превращаясь в четкое скандирование:
— Не бей-те, па-ла-чи! Не бей-те, па-ла-чи! Не бей-те…
Скрежеща зубами, Томов слушал, как дружно заступаются заключенные за товарищей, и ему нестерпимо хотелось включиться в общий хор протестующих. Однако он еще не решил, должен ли по- прежнему отрицать свою причастность к коммунистам или действовать так же открыто, как его сосед по камере Никулеску и другие заключенные товарищи…
Из камер продолжали доноситься слаженные голоса:
— Па-ла-чи бьют то-ва-ри-щей! Па-ла-чи…
В коридоре зацокали кованые боканки охранников, словно откуда-то вырвался табун лошадей. Поднятые по тревоге тюремщики всех рангов, как разъяренные псы, бросились к дверям камер, изрыгая потоки отборной брани.
— Заткни глотку, сволочь!
— Молчать, скотина!
Узники замолкли, но в другом конце коридора и на других этажах их товарищи продолжали дружно, будто управляемые дирижером, протестовать… Охранники бежали туда, тогда выкрики возобновляли замолчавшие… Тюрьма гудела, а Илья Томов все еще молчал, как, впрочем, молчали и заключенные уголовники.
Наконец смолкли крики истязаемых заключенных, выведенных на прогулку, замолчали и узники в камерах. Воцарилась прежняя гнетущая тишина… И вдруг до слуха Томова донеслись слабые звуки коротких парных ударов по отопительной трубе. Эти звуки напомнили ему рассказ Захарии Илиеску о том, как он и другие заключенные в тюрьме Дофтана использовали калориферное отопление для переговоров друг с другом. Убедившись, что задвижка глазка закрыта, Томов быстро подошел к трубе, плотно прислонился к ней ухом и от удивления открыл рот…
— Мирча! — услышал Илья.
— Я, дорогой!
— Кого били на выходе?
— Товарищей из нашей секций. Набросились на них опять у комнаты первого охранника. Их вели на прогулку. Заступился почти весь этаж!
— Мы тоже!
— Слышал. Спасибо, дорогой!
— Привели их обратно?
— Еще нет.
— Их не в карцер отвели? — услышал Илья голос третьего собеседника. — Будут там избивать, а мы и не услышим…
— Это ты, Сами?
— Да, Мирча. Я.
— Все возможно, Сами. Именно так было со мной и другими товарищами…
— И всегда в дежурство пузатого усача!
— Не только…
— Как быть, если не все вернутся с прогулки?
— Как быть? Невзирая ни на что, дружно протестовать! Поднять всю тюрьму… Пусть знают, что мы — сила, с которой им не справиться… Только так добьемся успеха!
— Верно, Сами! Кстати, сегодня гундосый опять твердил насчет «здравья желаю»…
— Не дождется! У нас все до единого наотрез отказались…
— На нашем этаже тоже!
Илья несколько раз порывался включиться в разговор, чтобы сообщить товарищам, кто он такой, как попал сюда, спросить у них совета, как ему вести себя с тюремным начальством, но так и не осмелился прервать собеседников, когда услышал то, что относилось к нему непосредственно.
— Ты еще не выяснил, что за птица сосед, которого тебе подсадили?
— Пока нет.
— Так и не дает о себе знать?
— Нет. Пару раз я постучал ему, но он не ответил. Либо новичок и не понимает, а может, не хочет…
— Думаешь, не хочет?
— Так мне кажется… Сегодня слышал, как он приветствовал первого. Рявкнул по-солдатски «здравья желаю!».
— Ты точно это слышал?
— Знаешь, Сами!.. Я без очков плохо вижу, но слух у меня пока что хороший… Гундосый даже похвалил его за это!
— Вот как?! Будь осторожен…
Илья Томов почувствовал прилив крови к лицу. Что делать? Вмешаться в разговор? И что им сказать?.. Могут не поверить словам….
В коридоре послышались неторопливые шаги. Томов насторожился и думал уже только о том, чтобы тюремщики не застали врасплох говорящих по «местному телефону». Несколько секунд, в течение которых он ждал, что собеседники сами прервут беседу, показались чрезмерно долгими. Не выдержав, он тревожно постучал по трубе несколько раз и, приложив кисти рук щитком ко рту и к трубе, внятно произнес:
— Тише! Идут…
Разговор моментально прекратился. И не только потому, что узники услышали предупреждение Томова. Их насторожил необычный и неожиданный стук по трубе… А возможность быть свидетелем беседы узников-коммунистов Томов получил только благодаря тому, что заключенный из камеры, расположенной по соседству с Мирчей Никулеску, уходя на вынос параши, забыл закрыть заслонку, которая регулировала разговор по «местному телефону».
Из коридора послышался зычный голос Мокану:
— Все до единого подходи к глазку!
Вскоре Томов понял, что происходит обход и совершает его старший надзиратель, видимо, тот самый, которого Никулеску назвал гундосым. Звуки открываемых и закрываемых задвижек глазков, как и голоса, становились все более громкими и отчетливыми. Наконец совсем ясно Илья услышал гнусавый голос старшего надзирателя:
— Так это ты, жидовий сын, отказываешься говорить «здравья желаю»?!
Послышался надрывный кашель заключенного. Вместо него ответил Мокану:
— Так точно, господин старший надзиратель! Он самый…
Заключенный не переставал кашлять.
— Ничего! Я отобью у тебя охоту вести себя в тюрьме, как у себя дома… — прогнусавил старший надзиратель. — От твоих дырявых легких скоро останется не больше, чем от снега, который сейчас лежит во дворе… Его, Мокануле, — обратился старший надзиратель к коридорному охраннику, — на ночь в
