последние десятилетия, да и раньше только раз, еще в колледже, но я нередко проезжал мимо и по крайней мере знал об их существовании. Я придержал шаг. Мужчина у дверей был одет аккуратно, как джентльмен, словно стриптиз в этом городке считался достойным времяпрепровождением. Он обернулся ко мне с дружелюбной понимающей улыбкой, как финансовый консультант в банке: «Входите-входите. Хотите получить ссуду?»

Я постоял немного, раздумывая, не стоит ли и в самом деле войти, поскольку не мог придумать причины отказаться. Кроме того, мне вспоминалась одна по-настоящему красивая натурщица из школы Общества художников, где я занимался заочно. Она стояла обнаженной перед группой, думая о своем, то ли о следующей контрольной в колледже, то ли о визите к зубному врачу, нежные груди были приподняты, она держалась профессионально, и только легкая дрожь выдавала ее потребность в движении после долгого- долгого сеанса позирования.

— Нет, спасибо, — сказал я швейцару, но голос показался мне самому старчески глухим и смущенным.

Он ведь меня и не приглашал, даже не всучил рекламу, отчего же я с ним заговорил? Я плотнее прижал к себе биографию Ньютона и прошел дальше, обогнул следующий квартал и вернулся другой дорогой, чтобы не видеть больше яркой двери бара. Он-то давно привык к зрелищам и звукам за ней, так что ему было не в тягость сидеть снаружи в сгущающейся темноте, не жалко пропустить представление. Неужели и его мысли бродят где-то далеко, и даже предназначенное возбуждать зрелище ему наскучило?

В тихом доме Хэдли я несколько часов лежал без сна в двуспальной кровати, рядом со второй, пустой половиной, представляя и слушая, как ели, хемлоки, рододендроны скребутся в приоткрытое окно, как ярко зеленеют горы, скрытые темнотой, как без меня расцветает природа. И когда, спрашивало мое беспокойное тело у бурлящего мозга, когда же я согласился стать отшельником?

На следующее утро, стоя на крыльце дома Кейт, я почувствовал не возросшую неловкость, а уверенное спокойствие, словно пришел навестить старого друга, и сам был завсегдатаем дома, собравшимся позвонить в дверь. Она сразу открыла на звонок, и опять это было похоже на выход на сцену, только на этот раз в знакомой пьесе. Солнце сегодня светило ярко и заливало комнату. И еще я заметил две перемены: первая — букет цветущих белым и розовым ветвей, тщательно расставленных в вазе на столике у окна; и вторая — в самой Кейт, которая надела желтую хлопчатобумажную блузку навыпуск, с джинсами и теми же турмалиновыми украшениями. Вчера глаза ее показались мне голубыми, сегодня они были бирюзовыми, большими и ясными. Она улыбалась, но это была сдержанная, вежливая улыбка, признание возникшей проблемы, и проблемой этой стал я, мое новое появление в ее доме, с моей потребностью задавать все новые вопросы о ее муже, которого здесь больше не было.

Закончив накрывать кофе, она села на диван напротив меня.

— Мне кажется, надо постараться сегодня закончить, — заговорила она ровным голосом, словно репетировала, как сказать эту фразу, не задев моих чувств и не выдав своих.

— Да, конечно, — ответил я, показывая, что без обиды принял намек. — Конечно. Вы и так уже много для меня сделали. К тому же мне по возможности хотелось бы завтра вечером вернуться в Вашингтон.

— Значит, в колледж вы не собираетесь?

Она удерживала чашку на маленьком стройном колене, словно показывая мне, как это делается. И говорила любезным светским тоном. Мне подумалось, что сегодня я добьюсь от нее меньшего, а не большего, чем накануне.

— А вы полагаете, стоило бы? Что я там найду?

— Не знаю, — признала она. — Я уверена, что там еще осталась масса людей, знавших его, но мне неловко было бы связывать вас с ними. И я сомневаюсь, чтобы он выказывал свое состояние в школе. Но лучшие его картины там. Им следовало бы находиться в солидных музеях — он мог бы их выгодно продать. Не я одна считаю их его величайшими работами, хотя мне они никогда по-настоящему не нравились.

— Почему?

— Поезжайте, увидите сами.

Я сидел, глядя на ее элегантный легкий силуэт напротив. Мне необходимо узнать, как впервые проявлялась болезнь Роберта, а время было на исходе. И мне нужно или просто хотелось выяснить, кто его темноволосая муза.

— Вы не продолжите начатый вчера рассказ? — спросил я как можно мягче.

Если она сама вскоре не подойдет к информации о первых проявлениях неблагополучия и последующем лечении, я могу незаметно подвести ее к этим вопросам, когда она разогреется. Я молча кивнул, хотя она еще не заговорила. За окном в солнечный луч спустился кардинал, ветка под ним качнулась.

Глава 19

КЕЙТ

Наша жизнь в Нью-Йорке текла ровно и промелькнула в один миг. За пять лет мы переменили три квартиры. Сначала жили в моей бруклинской квартирке, потом в невероятно тесной комнатке на Западной Семьдесят второй у самого Бродвея — кладовка с кухонным отделением, которое отгораживалось выдвижным столиком, и наконец, в душной квартирке на последнем этаже здания в Виллидже. Я любила каждый наш дом — автоматические прачечные и бакалейные лавки, и даже местных бездомных — все-все, что становилось знакомым и привычным.

А потом однажды утром я проснулась с мыслью: «Я хочу замуж. И хочу ребенка». Право, это было вот так просто: вечером я легла спать молодой и свободной, беззаботной, с пренебрежением думая об обыденной жизни обычных людей, а на следующее утро, к шести утра, к тому времени, как приняла душ и оделась, чтобы идти в издательство, где работала все эти годы, я стала другим человеком. А может, эта мысль пришла ко мне, пока я сушила волосы и надевала юбку: «Я хочу выйти замуж за Роберта, носить на пальце кольцо и родить ребенка, кудрявого, как Роберт, и с моими маленькими ладошками и ступнями, и тогда жизнь станет еще лучше прежней». Все это представилось мне так реально, будто оставалось только сделать последний шаг, чтобы оказаться в этой реальности и стать совершенно счастливой. Мне не приходило в голову просто забеременеть и выносить дитя свободной любви в Манхэттене, как полушутя сказала бы моя мать. Ребенок связывался для меня с замужеством, замужество — с постоянством, подрастающие дети — с трехколесными велосипедами и зелеными лужайками… В конце концов именно так было в моем детстве. Я хотела стать такой, как моя мать, когда она наклонялась, чтобы надеть нам носочки и зашнуровать маленькие темно-красные «оксфордки». Мне даже одеваться хотелось, как она в молодости: в платье, в котором, чтобы присесть на корточки, приходилось аккуратно сводить коленки. И мне хотелось, чтобы на заднем дворе было дерево с качелями.

И так же, как мне в голову не приходило родить ребенка, не обзаведясь прежде обручальным кольцом на пальце, мне и в голову не пришло, что можно растить детей в многолюдном городе, который я успела полюбить. Такие вещи трудно объяснить, ведь я не сомневалась, что мне ничего не нужно, как продолжать жить в Манхэттене и рисовать, и после работы встречаться с друзьями и подругами в кафе, и говорить о живописи, и смотреть, как пишет Роберт в своих синих фланелевых штанах, задержавшись до ночи в студии у кого-то из друзей, а самой тем временем рисовать, держа этюдник на коленях, а потом, зевая, подниматься по утрам на работу и просыпаться под нещадно подрезанными деревьями на бегу до подземки. Такова была моя реальность, а те кудрявые малыши, еще даже не существовавшие, не успев даже пробраться в мои мечты, велели мне расстаться с ней. И годы спустя дети — единственное, о чем я никогда не жалела. Мы дали им жизнь, несмотря на все печали и страхи, пусть я даже потеряла Роберта, а наша бедная планета перенаселена, и я чувствую вину за то, что лишь увеличила проблему, но о том, что я родила детей, я не сожалела никогда.

Роберт не хотел отказываться от жизни, которую мы вели в Нью-Йорке. Я думаю, его заставило поддаться на мои уговоры тело. Мужчины тоже любят делать детей, хотя и скажут вам, что их чувства

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату