А та плывет по течению, пока можно их не замечать. Это и приводит к запущенным болезням. В сущности, все три стервы – что жена Михаила Юрьевича, что сушеная вобла, схарчившая Иноземцеву, что Раиса, сладострастно утверждавшаяся на Кысе, – все тот же феномен полоумных аллочек-инночек. Я о том, что надо заниматься просвещением женщин. С молодости. Чтобы они были как Катька, как Степанова – кстати, Алена, когда ты ее к нам привезешь? Образ этой Степановой уже переходит в ожидание Годо. Или, если хотите, я снова пытаюсь вас убедить, что создание тайного общества женщин – насущная необходимость.
– Полин, ты можешь эту плодотворную мысль обдумывать дальше, у тебя масса свободного времени. Катьке нужна новая работа, чем быстрее, тем лучше. Я лично пошла шептаться с известными мне людьми, чего и Катьке желаю. Только на нее у меня расчет слабый, потому что у нее в голове, кроме супермена, ни одной мысли нет. Тем более здравой.
Через полгода Катьке предложили вполне достойную позицию в Лондоне.
– Говорят, ты получила предложение работать в Лондоне? – спросил Катьку при очередном свидании супермен.
– Я не поеду. Мы же не можем жить в разных странах. Ясно, что мне на этом месте больше не работать. Значит, будем вместе искать мне другую работу.
– Думаю, тебе стоит ехать в Лондон. Это года на три, не больше, правильно? За это время мы точно поймем, нужны ли мы друг другу.
Катя почувствовала, что это уже не пожар, а наводнение. От пожара можно, по крайней мере, убежать, она же просто тонула, захлебывалась… Она глотала слезы, но, казалось, что это не слезы, а вода, потоп, затопивший все вокруг, и она лишь пытается хватать ртом воздух, которого нет.
Переехав в Лондон, Катька отгоревала положенное, а потом открыла в новой жизни много приятных сторон, потому что Европа есть Европа, нравы на работе не столь брутальные, как на родине, да и мужчины в целом более нормальные, самодостаточные, менее склонные к русскому садомазохизму в отношении женщин, преимущественно социальному, а не физиологическому.
Алена частенько приезжала к Лондон по делам, а Кыса – либо за компанию, на шопинг, либо в поисках идей для своих арт-проектов.
Из всех лондонских ресторанов девушки больше всего любили захаживать в «Чиприани» на Дэвис- стрит, поглазеть на посетителей, за многими из которых охотились под окнами ресторана папарацци, и посплетничать о том, почему все посетительницы одинакового, неразличимого возраста, где-то от двадцати семи до пятидесяти. Как правило, все в черном и со странным внешним сходством, как будто лица их вышли из-под ножа одного и того же хирурга. Но плечи у всех были точеные, волосы блестящие, спины прямые и не оплывшие, их было не стыдно показывать в самом смелом декольте, и даже тех самых, гнусных и ничем не убираемых предательских складочек под мышками не было ни у одной.
В общем, с одной стороны, было на кого равняться, а с другой – состоятельные женщины Лондона только подтверждали разделяемую подругами мысль о неуверенности женщины в мужском мире, ее страхе утратить товарный вид. Иначе зачем им кромсать собственные лица и из вечера в вечер сидеть в «Чиприани» в ожидании… Даже и не скажешь, в ожидании чего.
Себя подруги конечно же считали лучше, ибо они были не фанерные звезды или бессловесные дуры с подиума, и не просто WAGs[1], а девушки состоявшиеся, состоятельные и самостоятельные. Лиц своих они не кромсали – Кысина пластика была интеллигентна и ухмылок вызвать не могла, – а занимались диетами и детоксами, спиральными гимнастиками, как все уважающие себя женщины после сорока. Все они выглядели моложе сорока, хотя Катьке и Алене уже было за сорок пять, а Кысе под полтинник.
Лишь Полина по своей вечной непреодолимой лени сидела сиднем на даче. Александр купил квартиру в Милютинском переулке, в дореволюционном доме купеческого стиля, там уже больше года шел вверенный Полине и потому бесконечный ремонт. Полине не хватало Катьки с Иноземцевой, время от времени ее посещали какие-то смутные предчувствия непонятной беды, а однажды во время очередного визита в недостроенную квартиру произошел тот загадочный случай, с которого и началась эта история…
Коренастый незнакомец, необъяснимо возникший в квартире и столь же необъяснимо исчезнувший, не шел у Полины из головы. Она ведь в глубине души давно знала, еще с первого отъезда Иноземцевой и Катьки за границу, что обречена остаться одна… И не просто одна, а с какой-то страшной бедой, которая уже бродит где-то неподалеку.
Эти письма, якобы найденные между половицами в Милютинском… Две женщины писали своей подруге Pauline о государственном переустройстве. При этом одна как раз из Америки, где жила с постылым мужем, а другая – причем Катерина – из Лондона, где сгорала от любви. «Но самое отвратительное, это то, что буквально сразу же после этой встречи у меня начался климакс, – рассказывала она Кысе и Алене. – Эти приливы мучительные, бессонница и не дающаяся мне разгадка этой встречи».
– А она точно тебе не привиделась? – спросила Кыса. – Может, это было в каких-то обрывках твоего сна?
– Так и знала, что ты это скажешь! Потому и рассказывать не хотелось. Но я сама не могу найти объяснения. Ведь не мог он все это придумать? Уж больно похоже на правду.
– С учетом того, что никакая шарашкина контора твою квартиру, слава богу, не захватила, логика тут не работает, – высказалась Алена.
– Алена, я к мистике отнюдь не склонна, хоть в данный момент в это, возможно, вам обеим верится с трудом. Но ты представь себе: пустая квартира, запертая. Я ее своим ключом открыла. А охранник внизу мне сказал: «Вас там уже ждут…» Охраннику что, мужик тоже померещился?
– А что этот мужик нес про твое предназначение?
– Говорил, что я обязана понять его. Еще что те женщины строили планы переустройства мира, пока не разъехались по свету, бросив ту Полину в России. А та Полина осталась в одиночестве в своем поместье, а умерла именно в квартире в Милютинском…
– Загадочная история, – соглашалась Кыса.
– Кыса, это неспроста. Точно тебе говорю. И еще листовка, про которую он обещал тоже объяснить, но так и объяснил. Все дело в этой самой грани…
– Ты имеешь в виду климакс? Так он у меня уже который год.
– Вспомни, как ты воспринимала его сначала. Как приговор. Конечно, фактор Кости… А у меня ощущение, что после него, за этой гранью, о которой мужик в квартире говорил, вообще нет жизни. Нервы, должно быть, шалят.
– Нервы у всех шалят, – проворчала Кыса. – У тебя хоть Шурик не дурит. Зато навязчивая идея насчет тайного общества и особого предназначения женщины. Потому к тебе в пустую запертую квартиру и шляются разные проходимцы. Вот скажи, что общего между мной, Аллочкой, допустим, и той же Степановой? Не говоря уже о шалаве Насте, которая, подобно Степановой, страдает из-за еще более юной нимфы, окучивающей моего Костю? А Сергей обошелся с первой женой, как Костя обошелся с шалавой Настей, но при этом обзавелся не «нифмой», а престарелой теткой, которой место среди «аллочек». А тот мужик был аферист. Страховое общество «Женщины за гранью»! Полная чушь! – не сдавалась Кыса.
– Все дело именно в этой грани, – упрямилась Полина. – С одной стороны, это, конечно, климакс, давайте называть вещи своими именами. Угасание женского естества, привлекательности. Аллочки и тетки из «Чиприани» как полные дуры себя режут, кромсают, пьют гормоны, сидят на диетах…
– Диеты прошу всуе не поминать, – вмешалась Алена. – Дурь в виде пластик и липосакций – это фанатизм идиоток, которые ничем, кроме товара, себя не видели ни в юности, ни в зрелости. А здоровое питание, очищение организма – это нормальная личная гигиена уважающей себя женщины. Вроде все связано, но на самом деле тут тоже очень деликатная, но принципиальная грань. В башке все сидит.
– Страховое общество «Женщины за гранью», – задумчиво произнесла Полина. – В листовке примерно так было и сказано. Грань связана с возрастом, условно скажем – с климаксом. Но и еще с чем-то… По одну сторону женщины, которые сами создают правила, как ты, Кыса, как Алена… неведомая мне Степанова… Катька. Как же я по ней скучаю… По другую… шалавы, нимфы, безумные аллочки, страдающие инночки и стервы раисы с их миазмами. Как я поспешила с этим звонком! Вот он и ответил мне: «Недосягаем». И номер стерся, и визитка потерялась. Все это неспроста. Надо было сначала понять, что именно я хочу ему сказать. Сегодня я бы спросила у него именно про эту грань, про которую сама додумать не могу. Но ему
