– Кать, отстань, мне лень работать и тем более кого-то искать. Мне нравится сидеть и ждать Шурика.
– И изводиться при этом.
– Да, представь себе. Читать книжки, ждать, изводиться, а потом скандалить. Когда он является, а я начинаю требовать, чтобы он развелся. Поскандалим, и опять все замечательно. А когда он уезжает, я сначала плачу, а потом опять читаю книжки и жду. Я же не могу, как ты, все время что-то делать. Вот скажи мне, зачем тебе разводиться?
– Потому что Толя лучше Володи, который полный козел. А одной остаться страшно.
– А Шурик говорит, что ты никогда не останешься одна. И очередной мужик тебя опять устраивать не будет, и ты будешь постоянно искать другого. Но одна не будешь ни дня-я-я, тра-ля-ля… А я не буду ни дня работать. Кроме книжек, больше всего люблю перед зеркалом вертеться. Смотрю на себя как будто со стороны и вижу, как это красиво.
– Особенно в темно-синем платье в горошек, просто как Марлен Дитрих. А что Иноземцева, я так и не поняла?
– Говорит, что мы должны искать мужиков правильных и солидных, таких, на которых можно положиться… Но при этом влюблена в своего Семеныча как кошка. Ты говоришь, Шурик не разведется. А я тебе скажу: кто точно не разведется, так это Семеныч. Только лапшу на уши Иноземцевой вешает. Помнишь, рассказывал ей про шпионские страсти? Как он к ней не приехал, потому что отстреливался в Австрии?
– Поль, может, ты правда пойдешь, а? Мне всего час осталось поработать, потом ребенка кормить, стирать. Господи, как я устала от всего!
– Кать, а какая разница, защитишься ты в этом году, в следующем или никогда?
– Да ну тебя! Мне уже двадцать два года, сыну полтора, деньги нужны. Слушай, а может мне правда не выходить замуж за Толю?
– Кать, ты хотела работать, вот и работай. Я ухожу.
Катя все же решила выйти замуж за Толю. Тот был взрослее, надежнее ее тогдашнего мужа Владимира, который уже извел Катю за три года брака своей недописываемой диссертацией, инфантильностью и безденежьем.
Но пока она разводилась, появился Игорь. Он только что приехал из-за границы, в нем чувствовались класс и широта, он обожал Катьку, готов был мириться с любыми ее капризами и именно по этой причине надоел ей через полгода.
Появился Виктор, интеллектуал, лингвист, философ и принципиальный холостяк. Он любил Катьку, когда уставал от своих рукописей, охмурял ее своими теориями, которым она внимала раскрыв рот, чувствуя, что служит гению. Катька моталась к нему каждые выходные, пристраивая четырехлетнего сына к бабушке. Бабушка, Катькина мать, ругала дочь, ненавидела Виктора, который задурил голову дочери. Ругала она и Полину за Александра, который разводился вот уже который год.
Александр развелся лишь три года спустя, когда Полина была глубоко беременна. Он построил огромную шикарную дачу, и Полина с ребенком жила там, читая книжки в свое удовольствие, размышляя, радуясь себе самой, особенно по утрам, когда просыпалась от беспричинного счастья. Иноземцева в начале девяностых уехала с Семенычем в Сан-Франциско. Тот, правда, с женой так и не развелся, а лишь поселил ее в другом городе, живя с Иноземцевой наездами, а та не прекращала поиски альтернатив.
Виктор бросил Катьку, устав от ее попыток женить его на себе, но тут Катька встретила Николая, которого ее мама тоже не одобрила, но это уже не имело значения. Сын полюбил Николая, устав от временных пап, менявшихся с калейдоскопической быстротой, и скоро вся семья вместе с мамой Катьки уехала в Германию. Лет через восемь крупная девелоперская компания, в которой она продвинулась до начальника департамента, Катьке надоела. Надоела и Германия. Сын учился прилежно, бабушка была готова, пожертвовав собой, довести внука до университета, муж работал в немецкой торговой фирме и в расчет не шел. Катька радостно вернулась в Москву одна. Теперь уже она сидела на даче у Полины и сама помахивала ногой в немецком спортивном ботиночке.
– Кать, какое счастье, что ты приехала. Бросили меня тут одну. Ты в Германии, Иноземцева в Америке. Без вас все не то.
– А сама к нам так ни разу и не приехала, сколько мы тебя ни звали.
– Можно подумать, ты не знаешь мою лень и нелюбовь к путешествиям. Я люблю свою дачу. Шурик крутится, сын растет, я готовлю, рисую, даже уроки стала брать.
– Какая ты молодец! Работать по-прежнему не хочешь?
– Господь с тобой, это не для меня. Пойдем, покажу, какие мы картины для дачи купили. Я еще хочу собственные написать, такие, плохо прорисованные, вроде этюдов, но чтобы много воздуха и солнца. Шурик меня уже достал, у него то понос, то золотуха. Года два назад удачно продал свой завод, успел перед дефолтом. Я обрадовалась, а он раздал долги, накупил лесосек и лесопилку где-то на Севере, строит завод стройматериалов. Мы снова в долгах. Завел себе Васю, это его крыша. Крыша, Катенька, это наша реальность. Не исключаю, что ты в Германии от этой реальности оторвалась.
– Я тебя умоляю… В Гамбурге, в портовом городе?..
– …Вася такой, ой, даже передать не могу… Типичный крышевальник, из кунцевских. Вальяжный и многозначительный. Летом с ним и его женой на Канары ездили. Я на солнцепеке на пляже часами его Валю развлекала, а Вася с Шуриком в отеле стеклянный стол разбили лобстером. Можешь себе представить, какая тоска.
– А говоришь, тебе никогда не скучно.
– Мне не скучно, когда я сама с собой. Наблюдаю в себе, как бы это ни было банально, эти самые Ян и Инь. Мужское начало и женское. Смотрю на себя глазами мужчин, а чувствую одновременно и свое женское естество, и их мужское желание. Оно такое тем-м-м-ное-е, завораживающее, в нем так приятно купаться…
– И при этом целыми днями сидишь дома.
– Кать, ты все по себе меряешь. Такая морока романы заводить. Мало мне Шурика с его капризами, что ли? Так, как я себя сама люблю, меня ни один мужчина полюбить все равно не сможет. Все, что есть прекрасного в любви, в страсти, гораздо приятнее себе просто представлять.
– Бездельничаешь, короче, как сказала бы моя мама.
– Нет, живу в фантазиях. Они такие насыщенные, в них столько всего происходит. Постоянно открываю новое, в том числе и в себе. Крайне увлекательное занятие, до которого у таких, как ты, вечно занятых, руки не доходят.
– Это точно, я в Германии перестала себя женщиной чувствовать, семья и дом заездили. Мать с Колькой лается, ребенок вечно протестует против всего, слава богу, хоть учится. А мне тут такую масштабную работу предложили!
– Кать, ты спятила? Ты что, правда насовсем вернулась? Хотя знаешь, Иноземцева тоже возвращается. Теперь ей захотелось собственных денег. Семеныч, по-моему, только обрадовался. Связей у него полно, он ее тут же пристроил в один банк, при этом олигархе, забыла, как зовут…
– Вот и я поняла, что мне необходимо что-то поменять. А то жизнь так летит, что не успеешь оглянуться, а все уже позади. Помнишь, как в Черемушках ты в моей квартире крутилась перед зеркалом, а я автореферат писала и думала, разводиться ли мне с этим, как его звали-то?
– Кого?
– Да мужа моего первого. Неважно… Ведь пятнадцать лет с тех пор прошло, в этом году, страшно подумать, наступает двадцать первый век, время мчится, все меняется…
– Да ничего, Кать, не меняется, суета все это. Если менять, то надо придумать что-то действительно необыкновенное. Например, как есть и при этом не толстеть. Или как всю жизнь оставаться красивой…
– Ага, или душу дьяволу продать и все получить, не вставая с дивана.
– Ой, только не тверди, что все это у меня от праздности и лени. Я же тебе не говорю, что ты все время меняешь шило на мыло.
Катька всю жизнь что-то предпринимала и меняла. Ей нужно было совершить что-то необычное, то ли стать знаменитой, то ли найти необыкновенного мужчину. Она была хороша, точнее – хорошела с годами. В юности в ней не было ничего особенного, лишь девичья свежесть, а так – простые черты лица, много
