— Ложись! Ложи-ись, говорю!
Ахнул взрыв. Потянуло сухой гарью взрывчатки. Почти вместе с дымом в землянку влетел Петюренко и столкнулся лицом к лицу с Сухорябовым.
— Я к вам, товарищ подполковник. Дозвольте…
Начштаба оборвал:
— Кто вам разрешил мотаться под бомбежкой?!
— Я должен доложить…
— Кто, спрашиваю, разрешал?
— Самолично принял решение. Неотложное дело, товарищ…
— Какое неотложное? — уже с неуверенной строгостью переспросил начштаба.
Старшина в момент уловил перемену в голосе начальника и стал уже более внятно пояснять:
— Галыбердин опять недисциплинированность проявляет… Лежит в палатке, як лыцарь.
— В какой палатке?
— Да вон под деревьями. Оружейники под каптерку соорудили… Тут, сами бачили, творилось такое, что треба, як гвоздю, по шляпку в землю влезать, а он развалился на патронных ящиках, як лыцарь. Говорит, никуда не пойду, потому что дрожжами никогда не торговал.
— Вы ему приказывали укрыться в щели?
— Так точно. Но он говорит, приказ исполню, когда «юнкерсы» улетят. Стараюсь вдолбить, что он может не дождаться такого момента, а он свое: «Я замаскированный, меня никакая смертя не разыщет». В общем, дурака валяет.
— Это твой новый механик, — повернулся Сухорябов к Рудимову, полез в карман за платком, шумно высморкался и опять к Петюренко:
— Стало быть, Галыбердин необдуманно рискует жизнью. Ну, а что вы о себе скажете?
— Я? — искренне удивился Петюренко. — Так я ж старшина…
— Стало быть, бомба старшину не трогает?
— Вообще-то трогает… Но я ведь за него, чертяку жирного, несу личную ответственность.
Утихла суматоха на аэродроме. Сухорябов в сопровождении старшины направился к крепости Галыбердина. Застали они его за странным занятием. Парень перебирал разложенные на брезенте куски гофрированной жести, ошметки резины, ваты и еще что-то такое, что невозможно было сразу определить.
— Что это? — Корней Иванович ткнул носком в груду хлама.
И непонятно было — интересовал ли его этот хлам или странное занятие механика.
Галыбердин неторопко поднялся, запустил грязные пальцы в буйную, едва помещавшуюся под фуражкой шевелюру:
— Осколком противогаз распотрошило. Как угораздило, ума не приложу.
— А где он был? — Корней Иванович почувствовал, как его пальцы начинают влажнеть.
— Да где же ему быть? На мне, на боку.
— На вас? — у Сухорябова не нашлось слов, чтобы выразить свое удивление.
Галыбердин попытался принять что-то наподобие стойки «смирно». Но не смог: его качнуло вперед, потом в сторону, и крепкий лоб механика звучно прикоснулся к стойке, подпиравшей палатку.
— Да вы пьяны!
Галыбердин обвел окружающих умилительным взором.
— Гал… гал… берр, — попробовал выговорить собственную фамилию и, видимо разуверившись в такой возможности, перешел на более легкое произношение: — Я никогда др-рожжами не тор-рговал, — вновь пошатнулся и вдруг протянул руки к Корнею Ивановичу: — Эх, батя, дор-рогой! Дай я тебя р- расцелую…
— На пять суток посадить! — крикнул Сухорябов старшине и выскочил из палатки.
На аэродром уже вернулась группа Атлантова. Прилетели все, за исключением Кузьмы Шеремета. Атлантов объяснил, что видел, как загоревшийся самолет ведомого пошел на снижение к Бельбекской долине. Что было дальше, сказать не может: кончалось горючее, надо было спешить на аэродром.
Рудимов терялся в догадках. Что могло случиться с Шереметом? Убит в полете? Тогда какое может быть снижение? Поврежден самолет? Почему не выпрыгнул с парашютом?
Вообще за Кузьмой водились странности. Порой он выделывал такие фортели, что полковое начальство только руками разводило.
Вздумал однажды Кузьма без единого выстрела немца сбить. Гонялся за ним до тех пор, пока у обоих не кончилось горючее. Оба упали. Немец взорвался. Шеремет поломал машину, получил условных десять суток строгача. Второй раз выбросил на немецком аэродроме вымпел с вызовом фашистскому асу Мюллеру сразиться один на один. Ответа не последовало, зато зенитки довольно густо исклевали плоскости самолета. Кузьмы. А совсем недавно устроил тир в капонире, выставив в качестве мишени неведомо где пойманного кота. Одним выстрелом убил кота, а другим продырявил киль самолета. Опять получил строгача и саркастическую поговорку: «Кузьма все может».
Воевал, однако, Шеремет неплохо, и это амнистировало все его чудачества и прегрешения. На счету он имел шесть сбитых.
Размышления комэска прервал приближающийся гул мотора. «Он, Шеремет!» — со слабой надеждой подумал Степан, хотя знал, что время возвращения давно прошло.
Выбежав на улицу, Степан стал всматриваться в горизонт. Да, там действительно показался самолет. Он шел напрямик к аэродрому. Но странное дело, по нему зенитки открыли огонь. «Что они, черти, не видят своих, что ли?!» — вслух выругался Рудимов, но тут же осекся: к аэродрому шел чужой самолет. Ну, ясное дело, это же «густав»! Однако он чешет напропалую и, кажется, крыльями качает. Посадки просит, что ли? Но зенитки поставили перед ним непроходимый барьер.
В землянке штаба зазвонил телефон. Зенитчики просили совета: как быть? «Густав» просит посадку. Пропустить или бить по нему?
Яровиков распорядился:
— Пропустите.
Фашистский самолет по всем правилам развернулся над аэродромом и пошел на снижение. Вся аэродромная команда попряталась в щели. Кое-кто на всякий случай приготовил автомат.
«Густав» грубо ударился о полосу, трижды «скозлил» и после небольшого пробега остановился. Рудимов и Яровиков подъехали к нему на машине и с минуту не могли проронить ни слова: из фашистского «густава» вылез… Кузьма Шеремет. Он неторопливо, с подчеркнутой солидностью подошел к Яровикову и доложил:
— С боевого задания вернулся…
Павел Павлович выронил даже перчатки, простонал:
— Всего, Кузьма, от тебя мог ожидать. Но чтобы в воздухе пересесть в чужой самолет…
Шеремет в двух словах объяснил ситуацию. Его подбили. Бросать машину жаль. Решил посадить. А когда сел, рядом опустился тот самый немец, который подбил Кузьму: видимо, посчитал, что советский летчик убит и можно прихватить трофеи. Кузьма лежал во рву и наблюдал. Когда немец подошел к его машине, Шеремет бросился к чужому самолету. Мотор не был выключен. Дал газ и — на взлет. Вся история.
О ней долго говорили в полку. И теперь уже без всякой иронии утверждали:
— Кузьма все может.
ЖИЗНЬ НУЖНА ПОЗАРЕЗ
