отчеты, с ними находился в постоянной деловой связи.
Ученые же собрания академиков назывались «конференциями» и рассматривали исключительно вопросы, связанные с наукой.
Действительными вершителями судеб Академии в петербургский период жизни Кулибина были директора. Сменялись они в такой последовательности: В. Г. Орлов (1766–1774), С. Г. Домашнев (1775– 1782), княгиня Е. Р. Дашкова (1783–1796) и П. П. Бакунин (1796–1798).
Все это были люди, очень слабо разбиравшиеся в научных вопросах, но на определенный срок пользовавшиеся милостью при дворе.
В составе Академии были замечательные ученые, стремившиеся использовать науку в интересах общественного блага. Они были глубоко убеждены, что слова устава Академии об обязанности академиков работать «к пользе и славе государства» не могли оставаться пустым пожеланием. Они стремились провести в жизнь пункт устава, согласно которому, «когда из какого-нибудь департамента в государстве требовано будет от Академии Наук сочинение такого проекта, или решения, или известия в географии, в мореплавании, в ботанике, химии, изобретении машины, или что ни есть иное потребуется в Адмиралтейство, в полицию (здесь в смысле „администрация“. —
В эти годы в Академии процветала математическая школа Леонарда Эйлера, подготовившего восемь выдающихся учеников, которые остались работать в Академии. Большая часть из них пользовалась почетной известностью. Они ревностно насаждали математические знания в нашей стране. Это были Котельников, Румовский, Крафт[33], Лексель[34], Иноходцев[35], Николай Фусс[36], Альбрехт Эйлер и другие. Русская математическая школа той поры считалась передовой в Европе. На высоком уровне стояли также физические и естественные науки. Только химия отставала: Ломоносов не имел достойных преемников. С практикой были теснее всего связаны естествоиспытатели и астрономы, отважно исследовавшие далекие окраины страны и производившие астрономические и метеорологические наблюдения в отдаленных местностях.
Лепехин[37] изучает север России; Гильденштедт[38] шлет письма с Кавказа; знаменитый Паллас[39] описывает Поволжье и Сибирь вплоть до китайских границ; больной Фальк [40] с неудовольствием покидает окраину, отзываемый академическим начальством, Ловиц[41] отправляется с астрономической экспедицией в Поволжье, Зуев колесит по югу России, преодолевая трудности и препятствия.
Академические экспедиции Лепехина, Гильденштедта, Палласа, Ловица, а также путешествия одиночек, вроде Зуева, — имели мировое научное значение.
Прекрасные описания путешествий, сделанные русскими академиками, были вскоре переведены на главнейшие европейские языки. Вообще с Западом у Академии была непосредственная связь. Туда отправляли молодежь учиться. Русские ученые посещали иностранные библиотеки, университеты, обсерватории, кабинеты, бывали в академиях, встречались с знаменитыми учеными, получали из-за границы инструменты, книги и приборы, вели переписку с учеными коллегами на Западе.
Не были забыты у нас и гуманитарные науки. Ими должна была ведать «Российская Академия», специально для этого открытая в 1787 году. Своей задачей Российская академия ставила очищение и обогащение отечественного языка, выработку свойственных ему правил стихосложения и создание национальной литературы. Вскоре приступлено было к разработке трудов Российской академии — грамматики, риторики и правил «витийства».
Российская Академия объединяла почти всех выдающихся людей того времени, интересы которых были направлены на область гуманитарного знания. Но с техникой и техническими науками, несмотря на то, что приведенные выше пункты из академического устава, казалось бы, прямо предусматривали их развитие, дело обстояло хуже.
Предложения многочисленных русских и иностранных изобретателей, поступавшие в Академию, встречали полнейшее равнодушие со стороны большинства академиков. Даже проекты улучшения сельского хозяйства — основного в России — не рассматривались учеными, а пересылались в Вольное экономическое общество. Чисто технические проблемы вовсе не входили в круг интересов и внимания академиков. Самые насущные изобретения лежали без рассмотрения.
Академики получали в частных письмах сообщения об изобретениях и исследованиях в военном деле. К ним поступали, например, исследования западных специалистов о сопротивлении воздуха полету пушечного ядра. Парижский ученый Обри обращался к Эйлеру с просьбой высказать свое мнение по поводу работы о действии пороха в огнестрельном оружии. Работа эта опиралась на математические теоремы самого Эйлера.
Но Академию эти вопросы трогали мало. И в переписке академиков, частной и научной, вопросы техники, прикладные знания занимают последнее место.
Пожары были подлинным бедствием России. Иностранные и русские изобретатели обращались в Академию с предложениями новых видов огнетушения, придумывали способы сделать здания огнеупорными. Однако и это не вызывало никакого интереса у большинства академиков.
В такой обстановке и началась деятельность Ивана Петровича Кулибина в должности механика при Академии наук. Кулибин стал заведывать инструментальной, слесарной, токарной, «барометренной» и «пунсонной» (по изготовлению штампов) «палатами». Ему надлежало выполнять всевозможные заказы Академии. С первых же шагов своей деятельности он начал исправлять оптические приборы. А вскоре сделал «грегорианский телескоп»[42], который понадобился Академии. Проверку телескопа поручили академику Румовскому. Он рассмотрел кулибинские «зеркала», отметил в них некоторые недочеты. «Но в рассуждении многих великих трудностей, бываемых при делании таких телескопов, заблагорассужено художника Кулибина поощрить, чтобы он и впредь делал такие инструменты, ибо не можно в том сомневаться, что он в скором времени доведет оные до того совершенства, до которого они приведены в Англии», — так записано было в протоколе конференции от 13 августа 1770 года.
Румовский, кроме устного доклада, представил еще письменный отзыв о работе Кулибина:
«Иван Кулибин, посадский Нижнего Новгорода, в рассуждении разных машин, сделанных в 1769 году, декабря 23 дня принят был в Академию по контракту и препоручено ему смотрение над механической лабораторией, с того времени находится он при сей должности и не только исправлением оной, но и наставлением, художникам преподаваемым, заслуживает от Академии особенную похвалу».
Этот же Румовский сделал особое сообщение конференции о том, в каком ужасном состоянии находятся все инструменты и научные приборы в кабинетах Академии. Новому механику было вменено в обязанность все их вычистить, исправить и привести в порядок. Кулибину предстояла огромная работа. Любопытно, что он не только починял приборы, но давал советы академикам, как сохранять их и держать в порядке. Он писал об этом целые инструкции. Сохранилось его «Описание, как содержать в порядочной силе электрическую машину», которую он сам сделал.
В комнате, где академики производят свои опыты, должно быть сухо, пишет Кулибин, «электрический шар» следует держать всегда в чистоте, потными руками до него не дотрагиваться. Дальше он советует завести в лаборатории салфетку, «не употребляемую никем», и той салфеткой «к шару прикасаться». «Сырь», говорит он, входит внутрь шара в облачные дни, особенно в нетопленных каменных помещениях. Перед опытами механик рекомендует старательно обогреть шар, «оборотя с амальгамою подушку в испод», потом «горизонтально отвернуть винт пружины и вынуть сперва с амальгамою подушку, чтобы не высыпать из подушечной решетки амальгаму». Затем привинтить к столу машину без подушки, снять шар и «над горящими угольями его подержать, чтоб только рука терпела», дальше можно собрать машину и испытывать ее «коготком пальца».
Все случаи неполадок в машине им предусмотрены; он указывает, как смазывать оси деревянным маслом, как собирать машину и т. п. Не следует, пишет он, прижимать крепко винтом пружину подушки, потому что это влечет за собою «тяжелое обращение шара».
Так механик торопится предостеречь ученых, небрежность которых, даже незначительная, вероятно, не раз влекла за собою порчу кулибинских ценных приборов.
