А на улице озорничали осмелевшие мальчишки. Мишка Шайдар набрал целое решето полосатых мадьярских гранат и швырял их в яр, пока отец не нарвал ему уши. Другие стреляли из ракетниц в небо, соревнуясь, чья ракета выше взлетит.
Колька Мезенцев пострадал от такого баловства. Он задвинул в пушку снаряд с гильзой и ударил по пистону киркой. Пушка ахнула прямо в дом напротив, развалив его на части, а отскочившая назад гильза оторвала Кольке обе руки.
По улицам гнали пленных — худых, заросших, засыпанных снегом. У многих головы и ноги замотаны тряпьём, у некоторых обморожены руки. И, странное дело, никто из жителей не кричал на них, не грозил кулаками, не бросал камнями. А что на нашей земле творили они? Сколько жизней оборвали их пули и зверства?..
32. МЫ ВОССТАНАВЛИВАЕМ ШКОЛУ. ДИРЕКТОР ЗДОРОВАЕТСЯ СО МНОЙ ЗА РУКУ. СЕГОДНЯ НАШ ПРАЗДНИК
Прошёл месяц после освобождения. Фронт ушёл на запад. Жизнь в городе налаживалась, расчищались улицы, возвращались из эвакуации жители.
Ученики восстанавливали школу. Я тоже ходил работать. Из классов выносили мусор, штукатурку, битое стекло. Большинство окон забивали фанерой, закладывали кирпичом и только некоторые стеклили.
— Академик! — кричали мне мальчишки. — Тряси штанами быстрее! Это тебе не в реальном попу крест целовать…
В ответ я показывал язык и беззаботно смеялся. Я по-прежнему ни в чём не признавался и был для них загадкой.
Вскоре школу вычистили, побелили, выкрасили. Начались занятия.
Я продолжал быть в одиночестве, мальчишки меня сторонились, и только дружба с Женькой и Настенькой несколько скрашивала моё положение.
И вот однажды всё сразу переменилось. Учителя вдруг неизвестно почему стали ко мне особенно внимательны, ласковы. А раз даже сам директор, проходя на перемене, остановился около меня и поздоровался за руку.
— Так вот ты какой, брат… — сказал он. — Ну, как живёшь, герой?
— Ничего, живу хорошо…
— Молодец. Слышали про тебя, слышали…
Когда школа была полностью отремонтирована, устроили вечер, посвящённый возобновлению занятий.
Тётка, против моего ожидания, тоже собралась идти со мной. Я хотел отговорить её. Что я — маленький, с тёткой в школу ходить? Мальчишки засмеют. Но тётка не сдавалась.
— Нет, Серёжа, — говорила она, — я пойду с тобой. Сегодня наш праздник.
Она сделала прическу, надела новое платье и, к моему удивлению, стала не такой страшной и старой. Мне она купила белую рубашку, отутюжила брюки так, что на них появились стрелки, и полчаса брызгала одеколоном на голову, пытаясь зачесать набок мои растрёпанные вихры.
Когда мы пришли в школу, там уже было полно учеников. Около сцены музыканты продували мундштуки духовых инструментов.
Завуч лично проводил меня и тётку в первый ряд и усадил на свободные места, которые, как мне показалось, были для нас оставлены. Потом на трибуну, покрытую красным сукном, поднялся директор.
— Дорогие ребята! — сказал он. — Разрешите мне от преподавателей и от себя лично горячо приветствовать вас в нашей родной, освобождённой школе. — В зале все захлопали. — Целый год в ней, — продолжал директор, — хозяйничали фашисты, они разрушили её и обесчестили. Мы восстановили её из руин и приступили к занятиям. Но сегодня мы должны говорить не только об этом. В тяжёлые годы оккупации жители нашего города не сложили оружия, не покорились врагу. В наших лесах действовали партизаны. Это они взорвали и сожгли бензохранилище, взорвали мост через реку и тем отрезали врагу путь к отступлению. В числе партизан, действовавших в самом городе, были и пенсионерка Екатерина Макаровна Воржева (она выполняла обязанности связной), — при этом директор показал в сторону моей тётушки, которая тут же поднялась, повернулась к собравшимся и сделала низкий поклон — и учительница нашей школы Дарья Петровна Залужная. Под видом преподавателя реального училища, Дарья Петровна вела разведывательную работу и готовила диверсионные акты. Фашисты схватили её, и она погибла, как верная дочь нашего народа. Прошу всех почтить память Дарьи Петровны вставанием.
Загромыхали скамейки, зашаркали ноги, четыре сотни вихрастых голов замерли. Стало тихо- тихо.
Когда все сели и успокоились, директор продолжал:
— С величайшей радостью, с величайшей гордостью я хочу сообщить вам, что в нашем городе находился и действовал юный разведчик — ученик нашей школы…
В зале поднялся шум, возня, послышались возгласы: «Кто? Где? Как фамилия?»
Директор подождал, пока шум в зале утих.
— Поступив учеником в реальное училище, он вёл наблюдение за полицией, передавал важные сведения в лес партизанам и собственноручно уничтожил матёрого врага и предателя полицейского Илью Медведя. Этот ученик находится среди нас. Имя его — Серёжа Сомов.
В зале всё пришло в движение, поднялся шум, все оборотились ко мне, в задних рядах повставали, ища меня глазами, послышались восклицания: «Вот это Серёга! Вот дает! Кто б подумал!»
А я сидел сам не свой от радости и счастья. Лицо у меня раскраснелось, уши горели, и всё вокруг казалось таким хорошим и праздничным. Я теперь не чувствовал никакой обиды ни на Мишку Шайдара, ни на всю нашу компанию, которая раньше лупила меня. Они теперь сожалеют об этом и невозможно завидуют. Тётка сказала, чтоб я встал и поклонился. И я сделал так, как она советовала, хотя вместо поклона я низко опустил голову и покраснел ещё больше.
Как раз в этот момент на трибуну поднялся рослый военный — командир партизанского отряда Андрей Краснобородько. Он поднял руку, и в зале сразу всё утихло. Дальше он развернул бумагу и громко прочёл:
«За подрывную и разведывательную деятельность в тылу врага, за доставку ценных сведений партизанам и проявленные при этом мужество и отвагу Президиум Верховного Совета СССР награждает ученика Раздольской средней школы № 1 Сомова Сергея Викторовича медалью «За боевые заслуги».
Снова все повернулись в мою сторону, зашептали: «Иди… — иди… Чего же ты…»
А я так растерялся, что ничего не понимал. Тётка подталкивала меня к трибуне. Словно в тумане, пошёл я к военному. Духовой оркестр грянул туш, в зале все повставали и дружно захлопали.
Командир партизанского отряда долго тряс мне руку — она даже в плече заболела, приколол на моей рубашке медаль и повернул меня лицом к залу. Мне нужно было что-то сказать, а я совсем опешил, только глупо улыбался и хлопал глазами. С передних мест подсказывали: «Кричи: «Служу Советскому Союзу!» Я сказал себе под нос так, что и сам не расслышал: «Служу Советскому Союзу» — и торопливо полез со сцены.
В проходе меня окружили мальчишки, застрекотали, залапали руками.
— Серёга, покажи…
— Дай потрогать!
— Ох ты, блестит!
— Вот повезло!
— Не наступай ему на ноги… Куда лезешь!
Да, в этот день я был самый счастливый человек на земле.
Домой я шёл не один. Меня, Настеньку и тётушку Екатерину Макаровну до самого дома провожали ученики и учителя. Я готов был всех расцеловать, если бы не моя проклятая робость.
Мишка Шайдар старался протиснуться ко мне и всё время повторял:
