рукописей лежали и на столе. Насколько я знала, Винкеслас был по профессии реставратор и, заведуя архивом, сам занимался восстановлением поврежденных книг и рукописей.
При виде меня Лопез, как обычно, приветливо улыбнулся:
— Хорошо, что ты зашла, я как раз тоже собирался переговорить. Что ты думаешь о первой рукописи?
Я присела на стул.
— Довольно странный текст, больше похож на литературный.
— Полагаешь, что это может быть чем-то вроде новеллы?.. Любопытно.
— Странно то, что в этом тексте содержится ссылка на вторую рукопись, клинописную. Ни с чем подобным мне ранее сталкиваться не приходилось.
Винкеслас бросил на меня короткий взгляд и отвел глаза в сторону. Без улыбки лицо уже не казалось приветливым. Более того, складывалось впечатление, что Лопез пытается скрыть озабоченность.
— Думаешь, оба документа взаимосвязаны?
— Я не знаю, имеет ли отношение клинопись к первому тексту. Скорее всего, она составлялась значительно раньше. В записках монаха есть на это прямые указания. Помнишь, про еврея-маррана? А вот сама рукопись явно связана с клинописью, и появилась, если исходить из содержания, как раз из-за клинописи. Но взаимосвязь, возможно, станет понятна лишь после изучения клинописи.
— А ты имеешь… — Винкеслас тщательно и как-то неуверенно подбирал слова, — имеешь представление, о чем идет речь в клинописи? Хотя бы приблизительно?
— Нет, — ответила я с неожиданной для себя твердостью и решительностью. Не то, чтобы я соврала. Но к тому моменту у меня уже возникли определенные предположения по поводу того, какая информация может содержаться в клинописи. И, наверное, при других обстоятельствах я бы поделилась этими предположениями с Винкесласом. Однако, что-то меня остановило. Тревожное предчувствие? Не уверена. Задним числом все мы горазды рассуждать о своей интуиции и проницательности. Вероятнее всего, мне тогда просто не хотелось затягивать разговор, выкладывая Винкесласу не ясные для меня самой догадки.
— Значит, никаких предположений?
Я скорчила гримасу и отрицательно помотала головой. Увы!
— А расшифровкой займешься…
— Уже после Петербурга.
Винкеслас зачем-то начал перекладывать на столе бумаги, будто что-то искал. Я вежливо ждала.
— М-да… Ну да. Наверное и действительно — спешить не стоит… Помнишь наш разговор? О том, что ученый, приступая к работе, никогда не знает, что ждет его за закрытой дверью?
— Да.
— Ты по-прежнему уверена в том, что дверь надо обязательно открывать?
— Ну а, как же по-другому? — я почувствовала замешательство. Куда он клонит? — Я ведь не знаю наверняка, что за дверью. Вдруг там великое открытие, которое спасет человечество?
— А если, наоборот, погубит?
— Да как же можно заранее знать? — разговор на тему этической ответственности ученого начал меня раздражать. Нет, тема, сама по себе, интересная, но лучше бы ее обсудить в другой раз. Да и какое это имеет отношение ко мне?
— А если тебе скажут, что за дверью — смерть? — Винкеслас явно не собирался соскакивать с запряженного коня.
— Для кого?
— Для людей. Для твоих близких.
— Это имеет отношение к рукописям? — спросила я в лоб.
— К рукописям? Э-э, я не это имел в виду, — Винкеслас смутился. — Откуда ж мне знать, что там? Я так, абстрактно. В общечеловеческом смысле.
— Ну, если в общечеловеческом, — я решила взять себя в руки и заодно успокоить собеседника. Его явно что-то мучило, какой-то сложный вопрос. — Наверное, бывают ситуации, когда познание чего-либо несет гибель. Возможно, если бы я в такой ситуации получила какое-то подтверждение тому, что это опасно, пагубно, то тогда бы я подумала. Хотя…
Я на самом деле не могла ответить однозначно. Я ведь еще никогда не сталкивалась с подобной дилеммой. Действительно, вопрос на засыпку. Идти вперед по пути познания, невзирая на очевидную опасность и непредсказуемость последствий — что это? Долг настоящего ученого или безрассудное любопытство, доставшееся нам в наследство от обезьяны?
Винкеслас озадаченно покивал головой.
— Да, я понимаю… Все очень не просто. Извини, что пристаю с такими вопросами… А что ты думаешь, я хотел спросить об этом монахе… Каетано, так, кажется, его звали?.. Вот, про его историю.
— Про клозов?
— Не совсем. Вот про то, как он влюбился в Летицию. Можно так влюбиться?
Я недоуменно пожала плечами. Странный вопрос.
— Ладно, это я так. К слову. Значит, о чем клинопись, ты даже не представляешь?
Я выразительно посмотрела Винкесласу в лицо и с нажимом произнесла:
— Нет, даже не представляю.
— Что же, может оно и к лучшему, — негромко пробормотал Винкеслас. — Кто знает, кто знает… Грехи наши тяжкие.
Смысл этой невнятной реплики приоткрылся мне через несколько дней, точнее, через двое суток, когда самого Винкесласа уже не было в живых. Но тогда я не обратила на бормотание заведующего архивом никакого внимания. Мы попрощались, и я поспешила в магазин, искать подарок для бабушки Химены.
В Толедо я добралась на электричке. Машина у меня есть, но выгоняю я свой хэтчбэк Citroen со стоянки редко. С моей склонностью к рассеянной задумчивости в самых неподходящих местах много не наездишь. Угодив пару раз в аварию, к счастью, без тяжелых последствий, и разбив фару после крепкого 'поцелуя' со столбиком ограждения, я пришла к выводу, что Фернандо Алонсо из меня не получится. И вообще, зачем платить муниципальные налоги, если не пользоваться общественным транспортом? Человек я тихий, кабинетный, можно сказать, прирожденный пассажир. На пассажирском месте так хорошо думается…
Во время дня рождения бабушки ничего примечательного не случилось. Эту сакраментальную ежегодную дату Химена и Бартолоум всегда отмечают скромно, приглашая в свой небольшой дом на окраине Толедо лишь самых близких людей. Подобную скромность при проведении семейных праздников вряд ли можно отнести к традиционным свойствам испанского характера, но такие уж они люди — Бартолоум и Химена.
Отец дедушки Бартолоума, как и дедушки Эстебана, тоже воевал на стороне республиканцев. Он погиб в 1939 году под Мадридом. Он даже не увидел своего сына, родившегося уже после его смерти. А его жена Химена, беременная на седьмом месяце, нашла приют в монастыре кармелиток. Там и родился Бартолоум.
Все эти обстоятельства суеверная Химена восприняла, как знак Божий. Через какое-то время, когда сын немного подрос, она отдала его в приют при мужском монастыре. Сама же посвятила жизнь служению Христу, вступив в конгрегацию терезианских кармелиток-миссионерок.
Кто-то скажет — судьба, кто-то — стечение различных факторов, в том числе и случайных. Но в результате дядя вырос в монастыре, настоятелем которого был будущий архиепископ и кардинал Толедо. Потом их дороги на какое-то время разошлись.
Дедушка Бартолоум закончил университет, женился. Но его жена умерла при родах моей мамы. Дедушка очень сильно переживал. И в это время он встретился с бывшим настоятелем монастыря, который к тому времени стал кардиналом. И тот пригласил дедушку в помощники. С условием, что Бартолоум примет постриг и даст обет безбрачия. И дедушка Бартолоум согласился…
Мы поужинали, выпили немного вина. Немногочисленные гости вскоре разошлись. Бабушка Химена,
