департаменты, отделения и столы, но часто два чиновника, сидящих рядом, ведут оживленную и бесконечную переписку по поводу выеденного яйца. Личной инициативы нет никакой. Трепет перед ответственностью — панический. Своего, особого мнения никто не имеет. Зато существуют два старых верных способа — заслать дело в другое ведомство или просто-напросто „отказать ввиду недостаточной благонадежности просителя“…»
— Значит, обывателю с его нуждишками туго приходится?
«До крайности. В прокуренных, заплеванных канцеляриях не протолпиться. Стоят люди и переминаются с ноги на ногу по три, по четыре часа, навалясь друг на друга, и преют, и сопят в тщетном ожидании клочка бумажки, дающей право на проезд до Гатчины, на продажу собственного клеенчатого дивана, на покупку лота редиски или на право, в порядке регистрации, попасть в ряды доблестной армии, записав в заложники своей верности — жену, мать и детей… Во время полуденного перерыва их прогонят, а через час они опять набьются тесным стадом в комнаты и стоят до вечера… И так день, два, три…
Служащие рассеяны, неумелы, нервны, грубы… Едва читают по писаному… Высокомерны и надменны. Цинично насмешливы. Особенно женщины.
„Вам — вы говорите — нужно ехать к больному отцу? Сколько ему лет? Шестьдесят восемь? Пора и помирать. Нечего есть даром народный хлеб“.
А сама без помощи ближнего товарища, щелкающего на счетах, не разделит полутора пудов муки на тридцать едоков».
Их строительство*
Кредиты, отпускаемые советским правительством на государственные надобности, так широки, что размеры их приводят в остолбенение даже инженеров старорежимного военного времени.
— Вам нужно четыреста миллионов? Зачем так в обрез? Берите восемьсот.
Надо сказать, что, подписав условия, они никогда не уплатят и четверти суммы. И это не от злого умысла. Просто машины, день и ночь печатающие деньги, не успевают удовлетворять спроса, несмотря на головокружительную высоту купюр.
Но денежный голод-второстепенная причина. Главное — нет рабочих рук, нет продовольствия, нет топлива, нет транспорта. И всего этого не будет до тех пор, пока большевизм, неуклонно пятясь назад, не вернется к обычаям, нравам и приемам всякого буржуазного государства, то есть, совершив кровавый, но поучительный круговорот, не вернется к исходной точке.
А какие грандиозные замыслы! Какие волшебные перспективы! Какой размах творческой фантазии!
Большевики начали социальное строительство России с утопических формул Фурье и Аракчеева. В государственном хозяйстве они шагнули сразу через пять столетий, отмахнувшись небрежно от настоятельных нуждишек нынешнего дня.
Деревня вопит во весь голос: дай мне лошаденку, соху, гвоздей, топор, пилу!
Но совдеповские Невтоны притворяются, что не слышат этого отчаянного вопля. Они заняты новым величайшим проектом.
Россия баснословно богата торфом. Надо покрыть все губернии, уезды и деревни сетью бесчисленных заводов, которые будут добывать, при помощи нового, усовершенствованного способа, торф и превращать его в брикеты. Брикеты послужат горючим материалом для электрических станций на местах. А станции, в свою очередь, дадут мужику не только освещение и
Подобных проектов сотни. Мы не удивимся, когда прочитаем в советских газетах, что такие-то и такие-то молодчики открыли секрет сгущения солнечного света или превращения в служебную энергию лунного притяжения, силы ветра, земного магнетизма и т. д. и что их изобретения обеспечены широчайшими кредитами. Великая французская революция плодила гениев. Мы — хуже ли?
Европа расстегивает рот от удивления. «Какая жизнь! Какая мощная, созидательная работа! Как велик человеческий гений!»
Неужели верить? Или только притворяться?
Как ее убедить, что ей показывают издали туманную фотографию, снятую с картонного фасада, грубо раздраконенного во всех стилях и всеми цветами радуги кистями ловких обманщиков?
А за фасадом — вонючая ночлежка, где играют на человеческую жизнь — мечеными картами — убийцы, воры и сутенеры, а под нарами, в струпьях и вшах, больная, истерзанная Россия мечется в горячечном кошмаре.
Без конца*
Несчастный Петроград! Бедная Москва! Точно на библейский Египет, сыпятся на них казнь за казнью… Чрезвычайки, расстрелы, тюрьмы, голод, холод, тиф, сап, испанка…
Люди, оставшиеся в Совдепии, изредка умудряются — раз в год — передать весточку своим ближним, находящимся за границей. Смысл их писем всегда сводится к одному: «Чтобы вас ни ждало на чужбине, какие тяжкие испытания, лишения и притеснения ни посылала бы вам судьба, переносите всё безропотно и ежедневно благодарите Бога или случай, вырвавших вас из совдеповского ада».
В последние дни чем ближе надвигается весна, тем явственнее наблюдается всеобщее повальное бегство из красных столиц. В продолжение всей долгой зимы городские улицы представляли собою сплошную помойную яму и единственное отхожее место. Так как от мороза полопались все канализационные и водопроводные трубы, огромное количество домов стало нежилыми. Загадив последовательно этаж за этажом, обитатели бросали здание и перебирались в другое…
С оттепелью жизнь в этих городах стала невозможной. Зараженный воздух наполнен удушающим зловонием, которое преследует жителей и на улицах, и в квартирах… Трудно даже представить себе, какими бедами и болезнями грозит наступающее лето этим загаженным городам!
Конечно, эти несчастья не коснутся избранников судьбы — комиссаров, коммунистов и идейных вождей большевизма. К их услугам maximum тех удобств, которыми они щеголяют перед заграничными корреспондентами. Для их комфорта — особняки на островах, дворцы, сады в пригородах, и царские автомобили, и царские повара.
Гражданин же может себя почитать необычайным счастливцем и большим удачником, если после смерти его повезут на кладбище в прокатном гробу, а не в общей телеге, покрытой сверху, для прилика, рогожею.
Маски*
