портреты. Неожиданно открылась дверь, и так же странно одетый мужчина внес подсвечник с двумя горящими свечами, внес и поставил на середину круглого стола, стоящего в центре комнаты. Это была сказка или заграница, но ничего фантастического в этой картинке не было. Мужчина, поставив подсвечник, вышел, а мальчик на цыпочках подошел к столу и долго-долго наблюдал за двумя огоньками, до того долго, что даже глаза его заслезились. Солнце уже зашло, а свечи все горели и горели. Вдруг прозвучал женский голос: «Вильям! Вилли!» Мальчик вздрогнул, но остался стоять возле свечей. В комнату вошла молодая женщина в длинном бежевом халате. Поглаживая и откидывая назад свои каштановые прямые волосы, она подошла к мальчику.
– Ну что ж ты не идешь спать? – ласково спросила она.
– Я жду, когда они догорят, – ответил мальчик.
– Глупенький! – нежно произнесла женщина.
Она наклонилась к свечам, и ее выдох потушил их.
– Зачем, мама? – удивленно спросил мальчик.
– Затем, что незачем жечь свечи без толку! Надо и слуге об этом напомнить.
Женщина взяла мальчика за руку и увела из комнаты, а над подсвечником поднимались две струйки белесого дыма. И вдруг зазвучала музыка, непонятно откуда и совершенно чужая, не имеющая никакого отношения ни к этой комнате, ни к мальчику.
Харитонов повернулся на другой бок – комната исчезла, но музыка продолжала звучать. Он открыл глаза и увидел недалеко от себя яркую точку.
– Кто там? – сонно спросил он.
– Это я, курю… – ответил голос первого помощника. – А что, не спится?!
– Музыка…
– А-а, да, это оркестр репетирует.
– Ночью?!
– У них же концерт завтра. Дело ответственное.
– Это тот, который для меня?! – Харитонов приподнялся на локтях, так ничего вокруг себя, кроме огонька папиросы, и не видя.
– Да, праздничный, для вас. И вы не думайте, что их кто-то заставляет. Знаете, как вас дирижер назвал? Аудитория! А перед аудиторией, как он сказал, оркестр уже много лет не выступал. Я для них – не аудитория!
До слуха Харитонова вновь донесся знакомый шквальный аккорд, но звучал он теперь намного тише и слабее, чем первый раз, а появившаяся следом скрипка была почти не слышна: не громче писка комара. Видно, стены срубной избы достаточно надежно защищали ее обитателей от громких звуков.
Харитонов опустил голову на нечто, заменявшее подушку, и снова закрыл глаза.
Проснувшись утром, услышал голоса дирижера и Пабловского, сидевших за столом.
– Смотри! – говорил первый помощник. – Если они ее съели – это одно дело, но если кто-то специально выпустил из загона…
– Съели, наверно, – успокаивающе произнес дирижер. – Кому надо выпускать?!
– А если съели, то найди кости и покажи мне, тогда вопросов больше не будет! Но если не съели!.. Я вам всем устрою!
Харитонов со скрипом поднялся и принялся накручивать на ноги портянки.
– Присаживайтесь к столу, – пригласил Пабловский. – Тут вас завтрак ждет.
Сев за стол, Харитонов увидел перед собой на железной миске жареного крольчонка. Взял в руки и за какую-то минуту обглодал до костей. Запил чаем.
– А вы уже завтракали? – спросил он.
– Одну словили, как положено – гостю, – ответил Пабловский.
– Одну – кого?!
– Белку, – пояснил хозяин избы. – Они здесь, вокруг Музлага, ручные. Мы ими собак откармливаем. Да и сегодня происшествие… Самая паскудная собака из загона исчезла. Хорошо, если ее эти скрипки и валторны съели, но если она живая где-то тут бегает, то лучше за проволоку не выходить.
– Очень злая, – поддакнул дирижер. – Она щенилась постоянно, поэтому так долго ее и держали: что лучше – один раз собаку съесть или каждый год по несколько щенков… Злая сука! Она еще при охране у одного, уже покойного гобоиста, кусок мяса из ноги выхватила.
– Ну, Фриц, буди оркестр. Концерт пора начинать, – сказал Пабловский.
Фриц вышел, а первый помощник уставился немигающим взглядом на Харитонова.
– Если вы в самом деле до Москвы дойдете, – вкрадчиво заговорил он, – скажите там, чтобы вернули нам охрану. Скажите: Музлаг, они знают, где это, один такой лагерь на всю Родину. Плохо без охраны. Никакого стимула, да и одичать можно. Как хорошо раньше было: НКВД, кухня, фельдшер… А так: выпустит какой-нибудь Кантор собак из загона, и начнут эти музыканты друг друга есть.
– Хорошо, если дойду – передам.
Некоторое время спустя они вышли из избы и направились к деревянному помосту. Харитонов, выходя, захватил с собой вещмешок.
– Что, боитесь – украдут? – спросил Пабловский.
– Нет, я дальше пойду после концерта, – вздохнув, ответил младший матрос.
– Маловато погостили. Хотя оно и понятно: кому охота за колючей проволокой гостить!
На помосте уже стояли музыканты, опухшие от бессонной ночи.
Дирижер, увидев Харитонова и Пабловского, взмахнул руками и что-то крикнул оркестру.
Зазвучал «Марш энтузиастов». Но, несмотря на марш, Пабловский и Харитонов подошли к дирижеру вялым шагом.
– Кантор пропал! – размахивая руками, сказал подошедшим дирижер. – Тромбона, значит, не будет.
– Велика беда? – спросил у него первый помощник.
– Девятнадцать тактов без него вылетает.
– Черт с ним! – буркнул Пабловский.
– Я пойду, пожалуй?! – спросил у Пабловского Харитонов.
– Подождите ради Бога! – зашептал дирижер. – Секундочку! Еще два тактика!
«Марш энтузиастов» окончился. Дирижер достал из внутреннего кармана ватника бумаги, свернутые в трубочку.
– Это ноты, те, что я говорил.
– А-а, хорошо, – Харитонов взял их и засунул в вещмешок.
– Я вас очень прошу! – дирижер умоляюще посмотрел на бывшего младшего матроса. – Это все, что останется от меня, вы понимаете… Я ведь даже не прошу вас занести письмо родным, жене. Только это. Родные все равно умрут, а музыка не должна…
– Хватит! – рявкнул Пабловский. – Не слышу концерта!
Дирижер вздохнул, повернулся лицом к музыкантам и снова взмахнул руками.
– Если вы действительно не знаете дороги, – заговорил первый помощник, – идите, пока они играют! Я заставлю их работать еще часика два, так что вы от музыки идите, чтобы кругами не бродить.
– Спасибо, – кивнул Харитонов.
Они пожали друг другу руки, и бывший младший матрос направился по хорошо вытоптанной тропинке к входным зеленым воротам, украшенным сварным скрипичным ключом, в центре которого красовалась звезда.
11
Машина катилась не спеша. Темнота больше не подбрасывала камни под колеса. Поверхность земли была гладкой, словно залитый каток. Люди, ехавшие в этом невидимом пространстве, крепко дремали, пережидая темноту, а вместе с темнотой пережидая жизнь.
